Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

Но если сообщения Савельева выглядели именно слухами, то информация, сохранившаяся в дневнике сестры Николая II, вел. кн. Ксении Александровны, непохожа на слух и заслуживает серьезного к себе отношения. Она дважды – в записях за 6 ноября 1894 г. и 16 января 1895 г. – сообщает о попытках уже вдовствующей императрицы Марии Федоровны вскрыть запертые секции письменного стола в кабинете Александра III в Аничковом дворце. Первый раз это было накануне похорон государя, которые состоялись 7 ноября. Великая княгиня, описывая события того дня, упомянула слесаря: он, судя по контексту, был вызван к вдовствующей императрице. У Марии Федоровны не получалось «найти подходящий ключ» от письменного стола покойного императора. Она, по словам дочери, рассчитывала в этом столе «найти какие-нибудь бумаги» или иные предметы, которые проливали бы свет на «желания» скончавшегося царя. По-видимому, слесарь и был вызван для того, чтобы вскрыть запертые замки. Но похоже, что за один раз все замки слесарю отпереть не удалось. По свидетельству Ксении, 16 января Мария Федоровна снова попыталась «открыть какой-то ящик» в кабинете Александра III, но не сумела найти «подходящий ключ» [115].

Обращает на себя внимание то, что обе попытки вдовствующая императрица предпринимала накануне особо значимых событий. Первый раз – перед похоронами мужа, а второй – за день до значимого выступления сына в Зимнем дворце. Намерение Марии Федоровны может быть истолковано либо как косвенное подтверждение правильности слухов о существовании «политического завещания» ее покойного мужа, либо как свидетельство того, что даже в самой семье скончавшегося государя поверили в то, что разносила молва[116].

К тому же, судя по всему, Александр III последний раз мог быть в Аничковом дворце не позже 18 августа. В этот день императорская семья отправилась – да и то из Петергофа – в Беловеж. 3 сентября император покинул Беловеж и поехал в Спалу, а оттуда 18 сентября – в Крым[117]. В таком случае государь должен был оставить в своем столе завещание загодя, летом, когда чувствовал себя еще более или менее сносно. Вряд ли он приказал отправить какой-то секретный пакет в Аничков дворец из Беловежа, Спалы или Ливадии – в таком случае кто стал бы отпирать и запирать царский стол?

Если известный на сегодняшний день корпус источников не оставляет приведенным – радикальным и оппозиционным – интерпретациям истории смены верховной власти в октябре 1894 г. ни малейшего права на существование, то проблема «политического завещания» предпоследнего императора своему сыну не может считаться закрытой, и сам факт каких-либо наставлений наследнику в Ливадии пока преждевременно считать надуманным. Нельзя полностью исключать возможность того, что Александр III оставил какой-то письменный текст на случай своей смерти и что члены его семьи – как минимум, Мария Федоровна – что-то об этом знали или о чем-то догадывались. Вместе с тем на сегодняшний день на сей счет можно лишь строить предположения, складывая разрозненные факты в некую целостную картину. Проблема нуждается в дальнейшей контекстуализации, в том числе и в более раннее время – в годы царствования Александра III. Его общение с цесаревичем, постепенное, пусть и запоздалое, приобщение последнего к государственным делам, сама стилистика взаимоотношений отца с сыном – все это может рассматриваться как вехи «политического завещания». При таком подходе даже самые незначительные детали пребывания в Ливадии в октябре 1894 г. – наподобие разобранных выше и многих других, которые еще предстоит выявить и систематизировать, – могут достроить общую картину и дать ответы на вопросы, было ли на самом деле «политическое завещание» Александра III, а если было, то что оно собой представляло.

Глава 2 Междувластие октября 1894 года в восприятии представителей правительственных верхов и общественности