Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

Каким бы ни было отношение Александра III к о. Иоанну Кронштадтскому прежде, нет никаких сомнений в том, что перед самой кончиной император стремился как можно чаще видеться с пастырем и причащаться у него, а не у своего духовника. И переломной в этом отношении стала годовщина спасения царской семьи во время катастрофы под Борками[103]. Вел. кн. Николай Михайлович, размышляя о таком изменении в отношении государя к знаменитому протоиерею, задавался вопросом: «Сделал ли царь это по собственному почину или нет?» И уверенно отвечал: «Я почти смело могу сказать, что нет». Мемуарист упорно усматривал причину изменения отношения Александра III к пастырю во влиянии со стороны вел. кн. Александры Иосифовны и ее дочери, королевы эллинов, этих «двух очень достойных личностей, но в этом случае немного потерявших самообладание», которые «добились так или иначе, чтобы царь призвал к себе отца Иоанна еще раз»[104].

Приведенное мнение, помимо своей оценочной однозначности и безапелляционности, которые свидетельствуют о, как минимум, сдержанном отношении мемуариста к о. Иоанну Кронштадтскому, важно еще и тем, что автор прямо указал: 17 октября император принял пастыря во второй раз, первый раз встреча состоялась в понедельник 10 октября, когда и была произнесена царем вежливо-сдержанная фраза: «Делайте, как знаете». А спустя всего лишь неделю – прямо противоположное отношение государя к протоиерею, которое зафиксировал даже явно не симпатизировавший последнему Николай Михайлович, который заметил, что 17 октября священник произвел на царя «очень хорошее впечатление»[105].

Еще более яркое в эмоциональном отношении предсмертное обращение Александра III к о. Иоанну Кронштадтскому записала в своем дневнике вел. кн. Ксения Александровна: «Вы святой человек, вы праведный, Господь вас любит и принимает все ваши молитвы, и весь русский народ вас боготворит». Дочь императора также подтвердила, что пастырь покинул умиравшего незадолго до его кончины по настоянию последнего: царь «попросил о. Иоанна отдохнуть и прийти позже»[106].

Столь подробный разбор частного вопроса об изменении отношения Александра III к о. Иоанну Кронштадтскому в Ливадии и детальное описание присутствия пастыря у одра умиравшего императора 20 октября важны для проблемы «политического завещания» в том смысле, что несколько разных людей зафиксировали слова государя в адрес протоиерея, но ни о каких других его высказываниях ничего не сообщили. То есть предположение о том, что напутствие старшему сыну могло быть дано за считанные часы и даже минуты до кончины – как вариант датировки «версии Ворреса», – не может считаться правдоподобным.

Чрезвычайно важная информация о первых часах после смерти Александра III содержится в дневнике вел. кн. Ксении Александровны. Когда тело государя перенесли с кресла, в котором он скончался, на кровать и к кровати подошла теперь уже вдовствующая императрица, с ней «вдруг сделался обморок». Мария Федоровна «стояла на коленях и вдруг упала, и ее страшно рвало». Государыню «подняли», «положили на кушетку в уборной», и ближайшие родственники «оставались у нее все время». Затем Мария Федоровна пришла в себя, но вскоре заснула и проспала до четверти десятого вечера[107]. То есть она не присутствовал при присяге, которая была принесена новому императору Николаю II в пятом часу пополудни во дворе возле дворцовой церкви[108].

Данный факт не остался незамеченным за пределами Ливадии. Так, известный своими оппозиционными настроениями С.Д. Урусов опубликовал за границей под псевдонимом «Князь У…» брошюру, в которой дал совершенно фантастическое (но вполне укладывавшееся в сценарий дискредитации самодержавия) истолкование причины, по которой Мария Федоровна не присутствовала на присяге. «По дошедшим за границу сведениям, – сообщал он, – Мария Федоровна отказывалась присягнуть Николаю II. Министры, придворные и все бывшие тогда в Ливадии совершенно растерялись от такой неожиданности <…>. Многие уже предвидели возможность не только перемены в порядке престолонаследия, но и целого дворцового переворота, на который особенно рассчитывал ждавший в столице известий из Ливадии вел[икий] князь Владимир Александрович.

Волнение и растерянность достигли крайнего предела, но никто не решался обратиться к императрице с требованием присяги. В конце концов, все придворные в отчаянии обратились к одесскому генерал-губернатору графу Мусину-Пушкину (вероятно, имеется в виду командующий войсками Одесского военного округа А. И. Мусин-Пушкин. – Д. А.), известному своей смелостью. Последний, сопровождаемый придворными, пошел прямо на врага. Войдя к императрице, он громко провозгласил императором Николая II. Ободренные придворные поддержали его, и императрице ничего не оставалось, как преклониться перед совершившимся фактом, – тем более что ее партия, с Воронцовым-Дашковым во главе, оказалась совершенно бессильной и непредусмотрительной»[109]… Спустя несколько десятилетий эта версия обрела «второе дыхание» под пером В. С. Пикуля.