Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

Одновременно справедливым выглядело и обратное заключение: что министр внутренних дел «нажил себе много врагов» из-за патронировавшегося им Кривошеина[337]. Фамилии Дурново и Кривошеина начали произноситься вместе уже тогда, когда слухи о грядущей отставке министра путей сообщения еще только набирали силу[338]. О намерении Муравьёва занять кресло Дурново сообщила в дневниковой записи за 30 ноября Богданович. Этот слух ей передала жена Л. Д. Бутовского, чиновника особых поручений при столичном градоначальнике. О том же самом говорил генералу Богдановичу, мужу хозяйки салона и автора дневника, Каханов. По поводу возможной замены Дурново на Муравьёва передавали слова, якобы сказанные императором, «qu’il vent en tout ressembler a son pere et qu’il fera ce qu’a fait son pere a son avenement, il changera tons les ministres» («что он хочет во всем походить на отца и что он сделает то же самое, что сделал его отец в начале своего царствования, то есть поменяет всех министров», фр.)[339].

Отставка Кривошеина деморализовала министра внутренних дел. 17 декабря Победоносцев писал Сергею Александровичу, что Дурново пребывает «в смущении и не был на этой неделе с докладом у государя»[340]. Приход в ведомство на Фонтанке нового хозяина стали рассматривать как дело ближайшего будущего[341]. Шереметев записал 24 декабря в дневнике: «Подлое время. Один другому роет яму. Интрига в полном ходу». При этом конкретное кадровое решение по главе Министерства путей сообщения Шереметев считал лишь первым шагом в целой цепочке предстоящих перестановок, главная из которых – замена руководства МВД. «Приходится из худшего выбирать лучшее, – отмечал Шереметев, – и мириться с Дурново, как бы и временно»[342].

На этом фоне резким контрастом выглядела оценка перспектив Дурново Киреевым. Генерал отметил в дневнике в январе 1895 г.: несмотря на слухи, что «дни Дурново сочтены», «не видно, чтобы он уходил». Более того, говорят, министр внутренних дел начинает «следовать системе запугивания государя», или «системе Петра IV». (Киреев намекал на то, что Дурново ведет себя с императором так же, как в свое время поступал шеф жандармов и глава Третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии П. А. Шувалов – «Петр IV», как его называли, намекая на влиятельность, – в отношениях с Александром II.) К тому же, по слухам, вдовствующая императрица «очень его поддерживает». Далее генерал иронично заметил: «II est d’une betise agreable a S. М.» («Он так глуп, что это приятно ее величеству», фр).[343]

В дневнике петербургского градоначальника В. В. фон Валя есть шуточное стихотворение «Злобы дня и ночи» с подзаголовком «1895». В стихотворении обыгрываются ситуации на сановном и бюрократическом Олимпе в первые месяцы царствования Николая II. Любопытно, что слова о запутанности, неоднозначности и противоречивости ситуации вокруг Кривошеина и Дурново в стихотворении вложены в уста Витте, который говорит председателю Комитета министров Бунге:

Посмотри, вот Кривошеина
Топит Ваня-дуралей (Дурново. – Д. А.),
Как влюбленных в водах Рейна
Всех топила Лорелей!
Аполлон ведь утопил бы
Tête-de-Veau («телячью голову», фр.,
имеется в виду Дурново. – Д. А.)
без

лишних слов,Если б ею он топил бы
Паровозы взамен дров! [344].

И композиционно, и содержательно процитированный стихотворный отрывок недвусмысленно указывал на лицо, получившее наибольшую выгоду от отставки Кривошеина, то есть на Витте. И дело даже не в том, что министру финансов, в конце концов, удалось провести в Министерство путей сообщения фигуру, которая его в целом устраивала[345].

С уходом Кривошеина начала необратимо меняться сложившаяся при Александре III констелляция министров. Эта констелляция, как показало дело Кривошеина, оказалась не без изъяна. После скандала вокруг МПС Дурново более уже не мог рассчитывать на роль самого влиятельного министра: подобный образ стал стремительно закрепляться за Витте. Как метко схвачено в «Злобах дня и ночи», отставленный министр путей сообщения и министр внутренних дел взаимно топили друг друга, причем без явного на то умысла. Что бы ни пел, подобно мифологической рейнской нимфе, Дурново, пытался бы он спасти Кривошеина или же, напротив, освободиться от него, как от обременительного балласта, судьба обоих от такого пения становилась лишь еще более предрешенной. Министерский «принципат» Витте окончательно утвердился через полгода – после смерти Бунге, которому министр финансов в стихотворении навязывал собственную интерпретацию скандальной поруки Кривошеина и Дурново.