Самое необходимое

— Ага, значит, это уже стало моим двойным убийством, — кивнул Алан. Он зажал в кулаке четыре монетки, а потом снова разжал кулак: теперь там их было три. Он откинулся на спинку кресла и положил ноги на стол. — Тогда новости и в самом деле плохие.

— Судя по голосу, ты совсем не удивился.

— Совсем. — Он снова сжал кулак и мизинцем подвинул самую нижнюю монету из общей кучи. Это была очень деликатная операция, но... Алану — вполне по плечу. Серебряный доллар выскользнул из кулака и провалился в рукав. Раздалось негромкое «звяк!», когда монетка ударилась о первую, звук, который будет заглушен магическими заклинаниями во время настоящего исполнения. Алан снова раскрыл ладонь — теперь там лежали лишь две монетки.

— Тебя не затруднит рассказать почему? — спросил Генри не без некоторого нажима.

— Ну, последние два дня я почти только об этом и думаю, — сказал Алан. Даже это было преуменьшением. С того самого момента, когда он в воскресенье днем впервые увидел, что одной из женщин, валяющихся мертвыми у подножия стоп-знака, была Нетти Кобб, он вообще ни о чем другом не думал. Ему это даже снилось, и чувство, что все цифры тут явно не сходятся, превратилось в унылую уверенность. Таким образом, звонок Генри послужил не раздражителем, а облегчением и избавил Алана от неприятной необходимости самому звонить Пейтону.

Он зажал в кулаке два доллара.

Звяк!

Разжал руку. Теперь там лежал один.

— Что тебя беспокоит? — спросил Генри.

— Все, — решительно произнес Алан. — Начать с того, что это вообще произошло. А самое главное — как преступление укладывается во времени... Вернее, как оно не укладывается. Я все время пытаюсь представить себе, как Нетти Кобб находит свою собачку мертвой и садится писать все эти записки. И знаешь что? У меня это не выходит. И каждый раз, когда у меня это не выходит, я спрашиваю себя: какая часть этого проклятого идиотского дела для меня все еще закрыта?

Алан яростно сжал кулак, раскрыл ладонь, и... там не осталось ни одной монеты.

— Угу. Тогда, быть может, мои плохие новости оборачиваются для тебя хорошими. Алан, тут был замешан кто-то еще. Мы не знаем, кто убил собаку Нетти Кобб, но мы почти уверены, что это не Уилма Джерзик.

Алан торопливо убрал ноги со стола. Монетки высыпались из его рукава на письменный стол серебряным дождем. Одна из них встала на ребро и покатилась к краю стола. Ладонь Алана молнией метнулась к ней и схватила, прежде чем она успела упасть на пол.

— Думаю, тебе лучше выложить мне все по порядку, Генри.

— Угу. Начнем с собаки. Ее тело было отправлено Джону Палину, доктору-ветеринару в Южном Портленде. Он разбирается в животных, как Генри Райан в людях. Джон утверждает, что, поскольку штопор проткнул сердце пса и тот умер почти мгновенно, он может дать нам довольно точное время смерти.

— Вот уж поистине славные новости, — буркнул Алан. Он вспомнил романы Агаты Кристи, которые пачками читала Анни. В них, похоже, всегда присутствовал некий дряхлый деревенский врач, который легко устанавливал время смерти — между половиной пятого и четвертью шестого вечера. После без малого двадцати лет службы в рядах стражей порядка Алан прекрасно знал, что гораздо более реалистическим отношением к моменту смерти было: «Где-то на прошлой неделе. Скорее всего».

— Конечно, а разве нет? Словом, этот доктор Палин утверждает, что собака умерла между десятью часами утра и полуднем. Питер Джерзик говорит, что, когда он пришел в спальню, чтобы переодеться для посещения церкви, в десять с небольшим, — его жена была в душе.

— Да, мы знали, что тут времени в обрез, — несколько разочарованно протянул Алан. — Но этот самый Палин должен сделать хоть какой-то допуск, если только он не сам Господь Бог. Уилме нужно каких-нибудь пятнадцать минут, чтобы привести себя в нормальный вид.

— Да? Ну и как, Алан, она была, по-твоему, в нормальном виде?

Алан обдумал вопрос и мрачно выдавил:

— Сказать по правде, старина, вовсе нет. Да она вообще никогда не бывала в нормальном виде. — А потом принудил себя добавить: — Все равно мы будем выглядеть довольно глупо, если станем опираться на доклад собачьего доктора и пробел в... сколько там?., четверть часа.

— Ладно, перейдем теперь к записке на штопоре. Помнишь ее?

— «Никто не смеет мазать грязью мои чистые простыни. Я говорила, что достану тебя».

— Именно. Эксперт по почеркам в Августе все еще колдует над ней, но Питер Джерзик снабдил нас письмами,написанными рукой его жены, и у меня на столе лежат ксерокопии этих писем и записки на штопоре. Они не совпадают. Никак не совпадают.

— Да ты что!

— Да я ничего. Я просто думал, тебя уже вообще ничем не удивишь.