Самое ужасное путешествие

Мы связались веревкой и пошли под утесами, теперь уже не ледяными, а каменными, возносящимися на 200 метров. Ледяные волны нагромождены здесь одна на другую в полнейшем беспорядке. 600 километров движущегося на них сзади льда так смяли и перекрутили эти гигантские валы, что даже у Иова[96] не нашлось бы достаточно сильных слов, чтобы упрекнуть их творца. Мы пробирались то через них, то между ними, где удерживаясь с помощью ледорубов, где вырубая ими ступени, если кошками не за что было уцепиться. Но мы неуклонно приближались к пингвинам, и уже нам казалось, что на этот раз мы добьемся своего, как вдруг впереди выросла ледяная стена, и с первого же взгляда стало ясно, что нам ее не преодолеть. Крупнейший вал сжатия упирался в утес. Все! Дальше пути нет! Но тут Билл нашел какую-то темную дыру, нечто вроде лисьей норы, уходящей в глубь льдов, и со словами: «Выведет, наверное», – исчез в недрах этой пещеры, Боуэрс нырнул вслед за ним. Ползли мы долго, но не встречая особых препятствий, и вот я уже выглядываю по ту сторону стены; подо мной глубокая ложбина, одна ее стенка каменная, другая ледяная. «Упритесь спиной в лед, а ногами в камень, и так передвигайтесь», – слышу я голос Билла, стоящего уже на твердой ледяной платформочке в дальнем конце этого снежного колодца. Чтобы выбраться из него, мы вырубили пятнадцать ступеней. Возбужденные, очень довольные, мы легко пошли вперед, пока нашего слуха не достиг вновь крик пингвинов и мы, трое обледенелых оборванцев, не замерли над их пристанищем. Вот они, рукой подать, но где те несметные стаи, о которых мы наслышаны?

Мы стояли на припае, вернее, даже на карликовом утесе высотой не более трёх с половиной метров; у его подножия начинался морской лед, густо усеянный глыбами льда. Утес, имевший небольшой карниз, обрывался в море почти вертикально, снежных надувов около него не было. Может быть, потому, что море замерзло совсем недавно; так или иначе, но на Обратном пути нам самим не взобраться на его гладкую стену. Решили, что одному человеку со страховочной веревкой надо остаться наверху и этим человеком должен быть, конечно, я: при моей близорукости, когда невозможно надеть очки – они запотевают, – какой от меня толк в предстоящей операции? Будь у нас сани, они послужили бы лестницей, но ведь мы их оставили у морены, за несколько километров отсюда.

Пингвины сгрудились под барьерным утесом, в нескольких сотнях метров от нас. Скудный свет быстро мерк, вскоре совсем стемнеет, с юга задвигался ветер – все это тревожило нас и омрачало радость одержанной победы. Преодолев с неописуемым трудом все тяготы пути, мы первые и единственные из людей видели перед собой чудо природы. Протянуть лишь руку – и мы завладеем материалом, который может иметь огромное значение для науки. Каждым своим наблюдением мы превращали теоретические предположения в факты.

Потревоженные пингвины подняли невероятный гвалт, трубя своими металлическими голосами. Яйца у них несомненно были: пингвины передвигались шаркающей походкой, стараясь не выпустить их из лап. Но в возникшей сутолоке многие из них выкатывались прямо на лед, и не имеющие яиц пингвины, вероятно, давно ожидавшие такой оказии, поспешно их подхватывали. У бедных птиц могучий инстинкт материнства, по-видимому, подавляет все остальные. Борьба за существование столь жестока, что только неукротимая страсть к материнству обеспечивает продолжение рода; интересно бы знать, приносит ли такая жизнь счастье или хотя бы удовлетворение?