Самое ужасное путешествие

Тем временем к утесу, на котором я стоял, подошла целая процессия пингвинов. Скудный дневной свет уже почти погас, слава Богу, что мои товарищи поторопились вернуться. Спешка началась отчаянная. Прежде всего я поднял наверх рукавицы с положенными в них яйцами (мы их потом повесили на фитильном ремне на шеи), затем шкурки пингвинов, но Билла мне никак не удавалось втащить. «Тяните!» – кричал он снизу. «Тяну», – отвечал я. «Но веревка внизу даже не натянута!» Билл встал Боуэрсу на плечи и так с грехом пополам взобрался наверх. Мы оба схватились за веревку, но конец в руках Бёрди по-прежнему имел слабину. В месте наибольшего напряжения веревка защемилась в щели – очень частое явление при работе на льду с маленькими трещинами. Мы попытались пропустить ее поверх ледоруба, но это не помогло. Положение становилось серьезным. Но тут Бёрди, который, разведывая местность в поисках выхода, успел провалиться на морском льду одной ногой в воду, нашел место, где злополучный карниз прерывался. Он вырубил для себя ступени, мы его подтянули – и вот, наконец, мы снова все вместе стоим на вершине, правда, нога Бёрди теперь в толстом ледяном сапоге.

Императорские пингвины. Мыс Крозир. Рисунки Уилсона

Обратно мы мчались что было мочи, в рукавицах лежали пять яиц, две шкурки Бёрди подвязал к поясу, одну – я. Мы связались, и это сильно мешало взбираться на ледяные валы и пролезать в пещеры. При подъеме на крутую осыпь, присыпанную снегом, я на полдороге выронил ледоруб; в другом месте, не различая в темноте вырубленные на пути туда ступени, шагнул на авось. «Черри, – произнес Билл с бесконечным терпением в голосе, – вам просто необходимо научиться владеть ледорубом». К концу этой вылазки моя ветрозащитная одежда превратилась в клочья.

Мы нашли сани, и в самую пору. У нас оставалось три более или менее целых яйца: мои оба разбились в рукавицах. Одно я вылил, второе хотел донести до дому и бросить в котел; ему так и не суждено было туда попасть, но зато на обратном пути к мысу Эванс мои рукавицы оттаивали быстрее, чем у Бёрди (у Билла рукавиц не было), – наверное, им пошел на пользу жир яичного желтка. Через ложбины у подножия ледяного вала мы пробирались ощупью – такая вокруг стояла тьма. Таким же способом пересекали многочисленные трещины, нашли наш вал и начали подъем. Чем выше, тем лучше становилась видимость, но вскоре мы все же перестали различать свои следы, пошли наугад и, на счастье, вышли к тому самому склону, по которому спускались. Весь день дул отвратительный холодный ветер при температуре от – 29° до – 34 °C, очень ощутимой. Теперь погода улучшалась. Ложился туман, найти палатку было чрезвычайно трудно. Ветер усилился до 4 баллов, и мы окончательно сбились с пути. Но вот под нами группа скал, около которых мы поставили иглу; помучившись еще немного, мы отыскали и ее.

Мне рассказывали об одном английском офицере, участнике сражения при Дарданеллах, который в бою ослеп и попал на ничейную территорию между английскими и турецкими окопами. Он передвигался только ночью, но, потеряв ориентировку, не знал, в какой стороне англичане, полз то туда, то обратно, и отовсюду его обстреливали. Так проходили дни и ночи, но однажды он почти дополз до английских позиций, и по нему, как обычно, открыли огонь. «О Боже! Что мне делать!» – этот возглас отчаяния был услышан, и офицера вынесли свои.

Когда на долю человека выпадают ни с чем не сравнимые страдания, безумие или смерть могут казаться избавлением от них. Одно знаю твердо: в нашем походе смерть порой представлялась нам другом. В ту ночь, когда мы брели неведомыми путями, продираясь сквозь мрак, ветер и снег, лишенные сна, промерзшие и уставшие, как собаки, гибель в трещине виделась нам чуть ли не дружеским подарком.

«Все пойдет на лад, – сказал Билл назавтра. – Я полагаю, что хуже, чем вчера, уже не будет». Увы, было, и значительно хуже.

Вот что произошло дальше.

Мы перебрались в иглу, так как надо было беречь керосин на обратную дорогу и не хотелось пачкать палатку черной копотью, неизбежно возникающей при сгорании ворвани. Пурга бушевала всю ночь, и мы, внутри иглу, покрылись снегом, проникавшим в сотни щелей; в этом месте, постоянно обвеваемом ветром, так и не нашлось достаточно рыхлого снега, чтобы тщательно их законопатить. Пока мы счищали жир со шкурки одного пингвина, снежная пыль запорошила все вокруг.