Самое ужасное путешествие

Мы решили вылезти из мешков и пойти на поиски палатки. Искали, промерзшие до мозга костей, совершенно несчастные, хотя старались этого не выказывать. Нигде никаких следов, да и как ее найдешь в такой тьме. Вернулись к себе, двигаясь против ветра. Растирая озябшие лица и руки, поняли, что как-то надо все же приготовить пищу. И приготовили, хотя более странного блюда не едал никто ни у Южного, ни у Северного полюса. Для начала вытащили пол из-под мешков, в них влезли сами, а его натянули над головами. Посередине между нами поставили и с грехом пополам разожгли примус, на него водрузили и удерживали все время руками котел, без двух унесенных ветром деталей. Примус горел плохо – ветер задувал пламя. Но все же постепенно снег в котле растаял, мы бросили туда щедрую порцию пеммикана и вскоре почуяли запах, прекраснее которого не было для нас ничего на свете. Сварили и чай – в нем было полно волосков от меха спальных мешков, пингвиньих перьев, грязи и мусора, но это никому не испортило аппетит. Из-за остатков ворвани, приставших к котлу, чай пах гарью. Этот обед мы запомнили навсегда; никогда еще пища не доставляла такого наслаждения, а привкус гари неизменно будет оживлять в моей памяти воспоминания о ней.

Было еще совсем темно, мы опять улеглись, но вскоре появились слабые проблески света, и мы снова пошли искать палатку. Бёрди вышел раньше, чем Билл и я. По неловкости я, вытаскивая из спальника ноги, увлек за собой и пуховый вкладыш, совершенно мокрый. Засунуть его обратно я не сумел, оставил в таком виде, и он превратился в камень. Небо на юге, черное и мрачное, не предвещало ничего хорошего, казалось, что с минуты на минуту снова разразится пурга.

Вслед за Биллом я начал спускаться по склону. Нет ничего, никаких признаков палатки! И тут мы услышали крики снизу. Двинулись им навстречу, поскользнулись и, не в силах остановиться, скользили до Бёрди. Он стоял и сжимал в руках палатку! Внешняя палатка все еще висела на бамбуковых стойках. Жизнь, отнятая у нас, возвращалась к нам обратно.

Преисполненные благодарности, мы лишились дара речи.

Палатку подняло в воздух, и, поднимаясь, она, вероятно, сложилась. Стойки с привязанной к ним внутренней палаткой зажали внешнюю ее часть, и она приняла вид закрытого зонтика. Это нас и спасло. Раскройся она в полете – и ничто бы уже не уберегло ее от гибели. Палатка с наросшим на нее льдом весила около 50 кг. Упала она приблизительно в километре у подножия обрывистого склона, причем угодила в яму. Ветер ее почти не достигал, и так она, сложенная, там и пролежала; крепления порвались и запутались, наконечники двух стоек сломались, но шелковый верх был цел.

Если палатка снова будет в порядке, будем в порядке и мы. Мы поднялись обратно по склону, неся ее торжественно и благоговейно, словно что-то не от мира сего. И вкопали ее так надежно, как никто никогда не вкапывал палатки, и не около иглу, а на прежнем ее месте, ниже по склону. Пока Билл занимался палаткой, мы с Бёрди перетряхнули в доме весь снег в поисках вещей и почти все нашли. Поразительно, как мало их пропало! Объясняется это тем, что почти все наши вещи были развешены на санях, подпиравших крышу, или воткнуты в дыры на стенах, чтобы сделать их снегонепроницаемыми. С южной стороны их вдувал внутрь дома ветер, а с северной – обратная тяга сквозняка. Они все были покрыты снегом. Какие-то мелочи типа носков и варежек, конечно, исчезли, но среди них единственным очень нужным предметом были меховые рукавицы Билла, которые он засунул в щели каменной кладки. Все спасенные вещи сложили на сани и столкнули их вниз. Не знаю, как Бёрди, но я настолько ослабел, что эта работа показалась мне неимоверно трудной. Пурга нас доконала.

Мы снова сварили еду – наш организм властно ее требовал. И пока добрая похлебка разливалась теплом по рукам и ногам, оживляла щеки, уши, мозг, мы говорили о том, как быть дальше. Бёрди всей душой стоял за то, чтобы нанести еще один визит императорским пингвинам. Милый Бёрди, он не хотел признать себя побежденным, да я и не знаю ни одного его поражения. «Я думаю, он [Уилсон] считал, что привел нас в гнилой угол и решил поэтому идти прямо домой; я же был за то, чтобы сходить еще раз к гнездовью. Но раз я по доброй воле согласился выполнять его распоряжения, то я подчинился, и на следующий день мы отправились домой»[23]. На самом деле это решение не вызывало никаких сомнений: наш срок истек, пора было возвращаться, а спальные мешки пришли в такое состояние, мы уже не были уверены, что нам удастся в них влезть при очень сильных морозах.