Самое ужасное путешествие

Не скажу, в какой именно день это происходило, но помню, как я спускался по склону – может быть, в надежде найти поддон котла, не знаю, – и думал, что любой человек в нашем положении с радостью пожертвовал бы чем угодно, лишь бы выспаться в тепле здоровым сном. Он бы отдал все что имеет; и годы своей жизни не пожалел бы. Сколько бы он согласился отдать – год, два, пять? Да, я бы отдал пять лет жизни. Помню заструги, вид на Нолл, легкую дымку темного тумана вдали над Морем; помню на белом снегу лоскутки зеленого брезента, трепещущие на ветру; холодный неуют этого пейзажа и ощущение слабости, разъедающее мое сердце.

Бёрди уже много дней уговаривал меня взять его пуховый вкладыш, роскошный сухой мешок из тончайшего пуха, которым он ни разу не пользовался. Но я отказывался. Я чувствовал, что буду последней скотиной, если соглашусь.

Мы упаковали по возможности вещи для обратного пути и легли спать, совершенно измочаленные. Ночью термометр показывал лишь – 24 °C, но у меня в мешке оцепенел от мороза большой палец на ноге: я пытался спать без пухового вкладыша, а сам спальник был мне велик. Несколько часов я бил ногой об ногу, стараясь его согреть. Поднялись мы ни свет ни заря, как и каждую ночь, – уж очень мало радости доставляло пребывание в спальниках. Дул довольно сильный ветер, казалось, что надвигается метель. Дел было по горло, часа на два – на три: окончательно упаковать вещи, лишние запрятать в углу дома. Мы оставляли вторые сани и записку, привязанную к ручке киркомотыги.

«Начали спуск при усиливающемся ветре и температуре – 26 °C. Мне поручили поддерживать сани сзади – я настолько измучен, что вряд ли смог бы тянуть как следует. Огромные нагрузки и недосыпание совсем меня вымотали, да и Билл выглядит очень плохо. Бёрди намного сильнее нас обоих. У подошвы склона повернулись спиной к пингвинам и прошли полтора километра по направлению к Барьеру, но тут на юге так нахмурилось, что мы начали ставить лагерь, не обращая внимания на сильный ветер. Дело шло медленно – руки закоченели и еле двигались; кругом одни заструги, вылизанные ветром до блеска, твердые как камень, рыхлого снега очень мало, а класть на борта палатки заледеневшие снежные глыбы опасно – могут порезать ткань. Бёрди привязал к двери, чтобы она не хлопала, ящик с галетами, а кроме того, взял на буксир палатку, как он выразился, привязав веревку к коньку, а другой конец прикрепив к своему спальному мешку: если палатку понесет ветер, то только с ним вместе.

Я буквально валился с ног от усталости и в конце концов согласился взять пуховый вкладыш Бёрди. Нет слов, чтобы оценить по достоинству этот величайший акт самопожертвования с его стороны. Свинство, конечно, что я его взял, но я уже не мог работать, мне надо было отоспаться, а в моем большом мешке это невозможно. Билл и Бёрди все уговаривали меня не выкладываться так, убеждали, что я слишком много беру на себя; я же чувствовал, что меня покидают последние силы. Бёрди поразительно вынослив; он спал почти всю ночь напролет; для него главная трудность в том, как бы не заснуть прежде, чем он успеет влезть в мешок. Он аккуратно вел метеорологические наблюдения, но несколько ночей поневоле пропустил – не смог вовремя проснуться. Часто он засыпал с кружкой в руках, и она падала на пол; а иногда он держал в этот момент не кружку, а примус.

Спальный мешок Билла постепенно приходил в негодность. Слишком узкий для пухового вкладыша, он трещал по всем швам. В результате Билл спал плохо, мы слышали, что он почти всю ночь бодрствует. Я тоже спал урывками, за исключением первой и, наверное, следующей ночи, когда начал использовать вкладыш Бёрди, еще сравнительно сухой. Мне бы казалось, что я и вовсе не сплю, если бы пять или шесть ночей подряд меня не будил один и тот же кошмар с некоторыми вариациями: будто нас заносит снегом, Билл и Бёрди стараются засунуть все снаряжение в мой мешок и для этого распарывают его»[17].

«Едва мы сошли с горы, – писал Боуэрс, – как опять поднялся страшный ветер. Пришлось ставить лагерь. Всю ночь палатка хлопала – словно стреляли из мушкетов – из-за двух поломанных у концов стоек. Терпение мое лопнуло, я вышел и как мог скрепил стойки, одним концом привязал веревку к верху палатки, а другим обмотал мой спальный мешок. Ветер стих через полтора дня. Мы снялись с места и, сделав километров восемь, очутились среди трещин»[23].