Самое ужасное путешествие

Я думаю, писал Уилсон, что все мы обдумывали планы возвращения без палатки, с одним лишь брезентовым полом, на котором тогда лежали. В тот момент, конечно, разговаривать было невозможно, но позднее, когда пурга стихла, мы рассудили, что сможем ночевать в вырытых в снегу ямах, прикрытых сверху палаточным полом. Вряд ли кто-нибудь из нас в душе серьезно верил, что при таких низких температурах, в нашем тогдашнем состоянии обледенения, мы можем дойти до цели, передвигаясь подобным способом, но никто не выразил ни малейшего сомнения. Бёрди и Билл охотно пели, до моего слуха долетали отрывки песен и псалмов, я иногда подтягивал, но, боюсь, слишком слабым голосом. Нас, естественно, очень сильно занесло снегом. «Я решил во что бы то ни стало сохранить тепло, – писал Боуэрс, – и под тем, что осталось от моего мешка, старался двигать ногами, а чтобы скоротать время – пел. Изредка я пинал Билла, и если он в ответ шевелился, то, значит, счастливый именинник жив. Ну и день рождения ему выпал!» Бёрди заносило больше всех, но и мы с Биллом изредка выгибались дугой, чтобы стряхнуть снег со спальника. Приоткрыв клапаны мешка, мы собирали щепотками свежий снег и, подержав его немного во рту, проглатывали. Когда руки согревались, брали новую порцию и так спасались от жажды. Несколько брезентовых лоскутов, еще удерживавшихся на стенах над нашими головами, в течение многих часов издавали треск наподобие револьверных залпов. На стенах брезент не отстал ни на дюйм. Грохот ветра походил на шум, что врывается в открытые с обеих сторон окна экспресса, мчащегося по туннелю.

Верю, что мои товарищи ни на минуту не теряли надежды. Конечно, они были встревожены, но не пали духом. Что же до меня, то я совершенно не надеялся на спасение. Когда брезент на крыше подался, я так и подумал – это конец. А как я мог думать иначе? Чтобы достигнуть этого места, нам пришлось много дней идти во мраке, преодолевая мороз, какой еще не приходилось испытывать людям. Четыре недели мы находились в условиях, которые прежде если и выпадали на долю человека, то не больше, чем на несколько дней. Все это время нам не доставало сна, а засыпали мы сном смертельно уставших людей, способных заснуть и на гвоздях; каждую минуту из этих четырех недель мы были вынуждены бороться просто за свое существование, и всегда в темноте. Но мы находили в себе силы идти дальше благодаря тому, что всячески старались ублажать свое тело, руки и ноги, жгли керосин, вдоволь ели горячей жирной пищи. А сейчас мы лишились палатки, из шести бачков с керосином остался один, в походной кухне не хватает деталей. Если, на наше счастье, мороз отпускал, одежда влажнела – хоть выжимай, но стоило вылезти из спального мешка – и она смерзалась в твердые, как броня, ледяные пластины. В мороз, даже имея палатку над головой, мы перед сном больше часа проводили в единоборстве со спальником – так трудно было его, смерзшийся, разъять. Нет! Без палатки мы, считай, уже трупы.

А увидеть палатку вновь – один шанс из миллиона: мы расположились на высоте 300 метров, на склоне горы, где ветры, направляясь прямо в море, набирают особую силу. Под нами крутой склон, настолько твердый, что его не берет кирка, и очень скользкий – попробуй стань на него в финнеско, будешь катиться до самого низа; склон упирается в большой ледяной утес, в сотню метров высотой, а за ним на протяжении многих километров громоздятся один на другой валы сжатия, все в трещинах, искать там палатку все равно что иголку в стоге сена; дальше уже море. Возможно, там, где-нибудь по дороге в Новую Зеландию, и лежит наша палатка. Одно ясно – она пропала.

Стоя лицом к лицу со смертью, не думаешь о вещах, которые, если верить богословским трактатам, грешников мучают, а праведников наполняют благодатью. В тот момент для меня было бы естественным взвешивать шансы попасть в рай; но, по правде говоря, я об этом не задумывался. Попробуй я заплакать – я бы не смог. И у меня не было ни малейшего желания перебирать прегрешения молодости, напротив, я жалел, что недостаточно пользовался жизнью. Как известно, дорога в ад вымощена благими намерениями; дорога в рай – упущенными возможностями.

Я хотел бы вернуть эти годы. Как бы я их прожил, как веселился! Вот о чем я жалел. Правильно сказал великий перс: на пороге смерти, памятуя о милости Божьей, мы грызем локти от сожаления, когда думаем, сколько в своей жизни упустили из страха перед Судным днем.

А мне хотелось персиков в сиропе – как хотелось! Они были у нас в запасах на мысе Хат – сладкие, сочные, мечта, а не персики. Мы ведь почти месяц не видели сахара. Да, больше всего мне хотелось именно сиропа.