Самое ужасное путешествие

«Погода из рук вон скверная: сильный восточный ветер со снегом, поверхность ужасная. Недавно выпавший снег лег на землю рыхлым слоем, в котором вязнут наши несчастные лошади. Если бы страдали только мы, я бы нисколько не волновался, но как тяжело видеть такие мучения наших лучших животных в самом начале путешествия. Один переход вроде того, что мы совершили прошлой ночью, сокращает им жизнь на много дней, а между тем мы вышли две недели назад, проделали за это время всего лишь третью часть пути до ледника, но почти все лошади уже проявляют признаки крайнего утомления. Виктор сильно похудел за эти две недели, вид у него изможденный»[23].

Но тут пони начали выправляться. Именно тогда Джию получил прозвище Чудо Барьера, а Чайнамен – Громобой. «Нашим четырем пони досталось больше всех, – замечает Боуэрс. – Я не согласен с Титусом, что им лучше идти без остановок на ленч. Это несомненно очень для них утомительно, прежде всего потому, что они несвоевременно получают корм. 13 ноября утро было приятное, теплое, – 9 °C – такой теплыни еще не было за все время похода. К вечеру, однако, повалил снег большими хлопьями, хорошо знакомыми нам по Англии. Здесь же я увидел их впервые. Сани с большим трудом идут по свежевыпавшему снегу. Гривы и попоны лошадей покрылись ледышками»[23].

Следующий переход (13–14 ноября) был немного легче, хотя лошади по-прежнему с трудом преодолевали глубокий снег, и по всему было видно, что они тянут из последних сил. Ночь сменилась приятным теплым днем, и все животные стоя дремали на солнце. Далеко-далеко за собой мы впервые за много дней видели землю. 15 ноября достигли склада Одной тонны, значит, прошли от мыса Хат 208 километров.

Там все еще торчали поставленные на попа двое наших саней, а над главным гурием хлопали обрывки флага. В банке из-под соли, привязанной к бамбуковому древку флага, лежала записка от лейтенанта Эванса, сообщавшая, что они пришли сюда на мотосанях пять дней назад и дальше волоком потащат сани до 80°30' ю. ш., где будут нас ждать. «Эванс прошел за два с половиной дня больше 48 километров – это замечательно», – сказал Скотт. Мы откопали гурий и не нашли в нем никаких изменений, но с подветренной стороны от самой его верхушки ярдов на сто пятьдесят тянулся на северо-восток снежный язык – бесспорное свидетельство того, что здесь преобладают юго-западные ветры. Девять месяцев тому назад мы посыпали снег в этом месте овсом, чтобы таким образом определить увеличение снежного покрова за зиму. К сожалению, зерна мы, как ни искали, не нашли, но по некоторым другим приметам установили, что сугробы увеличились очень ненамного. Термометр минимальных температур, крепко привязанный к остову саней, показывал – 58 °C. Такую температуру мы воспринимали как неожиданно высокую после той, что мы испытывали зимой и весной на Барьере, тем более что наши минимальные термометры помещались тогда под санями, а на складе Одной тонны термометр находился под открытом небом. Мы же во время зимнего путешествия убедились, что разница между показаниями термометра, находящегося в укрытии (– 56 °C), и термометра под открытым небом (– 59 °C) составляет 3°. Оставленную в складе провизию нашли в прекрасном состоянии.

Далее мы долго держали военный совет. Это означает, что утром, поужинав, Скотт приглашал в нашу палатку Боуэрса, а иногда и Отса. Подобные совещания почему-то неизменно носили трагикомический характер. На этот раз, как, впрочем, и всегда, речь шла о пони. Было решено переждать один день и дать им отдохнуть, благо корма сколько угодно. Говорили главным образом о том, какое количество фуража следует взять отсюда, учитывая состояние пони, размеры посильной для них клади и длину переходов.