Самое ужасное путешествие

Впервые я попал в палатку Скотта в середине похода для устройства складов и был поражен тем, какой уют создается в ней при тщательном соблюдении порядка. Ужин проходил прямо-таки в домашней обстановке, но и в безрадостную ночную пору во время короткой остановки для еды небрежность не допускалась ни в чем. Еще большее впечатление на меня произвела сама еда. Палатка Скотта получала, конечно, такой же рацион провианта, как та, откуда я явился. Но там я все время испытывал голод и теперь признался в этом. «Плохо готовят», – отрезал Уилсон, и я вскоре убедился, что он прав, ибо за два-три дня ощущение голода притупилось. Уилсон и Скотт знали множество кулинарных рецептов походной кухни, и тот, кто кашеварил, вместо того чтобы изо дня в день варить дежурное блюдо, разнообразил стол, пораскинув мозгами, и очень редко повторял меню. Мы получали то пеммикан в чистом виде, то с примесью аррорута,[105] то жертвовали каждый по полторы галеты и готовили «сухой суп», – галеты, поджаренные в пеммикане с добавлением небольшого количества воды, и запивали его большой кружкой какао. «Сухие супы» имели еще то преимущество, что экономили нам керосин. Чтобы избежать однообразия, пили иногда какао, иногда чай, а чаще всего напиток собственного изобретения под названием какаочай, сочетавший в себе бодрящие качества чая и калорийность какао. Широкое поле для импровизации открывала выдававшаяся ежедневно на десерт столовая ложка изюма. Он был очень вкусен в чае, но еще лучше в сухом супе, с галетами и пеммиканом. «Век буду вас вспоминать с благодарностью», – с удовлетворением заметил как-то вечером Скотт, когда я, сэкономив из общей дневной порции немного какао, аррорута, сахара и изюма, сотворил «шоколадную похлебку». Правда, на следующий день у Скотта, по-моему, болел живот. Иногда за едой завязывалась интересная беседа, в моем дневнике, например, я нахожу такие записи: «Ленч прошел очень весело, говорили о литературе. Скотт знаком с Барри, Голсуорси и многими другими писателями. Кто-то сказал мистеру Бирбому, что он похож на капитана Скотта, и, по словам Скотта, тот немедленно начал отпускать бороду».

Уилсон делает наброски.

Но за три недели темы разговоров были исчерпаны. Часто за целый день можно было услышать только привычные: «Подъем!», «Все готовы?», «Грузиться!», «Привал!» Последнее через каждые два часа с момента выхода. Если тягловой силой служили мы, то, сняв палатки, погрузив вещи на сани, поспешно запрягались, надевали лыжи и не мешкая выходили. Через четверть часа руки и ноги согревались, рукавицы и финнеско оттаивали. И тут объявлялась остановка, чтобы каждый мог привести в порядок лыжи и одежду, после чего уже шли без передышки два часа, а то и больше.

Было решено уменьшить груз пони, поэтому в ночь с 16 на 17 ноября перед стартом первого 20-ти километрового перехода на складе Одной тонны оставили не меньше 50 килограмм фуража. Это принесло существенное облегчение, и теперь каждая из шести сильных лошадей, вышедших из Углового лагеря с 312-ю килограммами груза, тащила только 281 килограмм. У Джию было всего лишь 205 килограмм, у Чайнамена – 202. Две собачьи упряжки везли 387 килограмм лошадиного фуража, а всего их груз после склада Одной тонны составлял по плану 706 килограмм. В него входили сани со всей упряжью и прочим снаряжением, весившие около 20 килограмм.

Лето, по всей видимости, задерживалось – сильный ветер и мороз – 28 °C не оставляли нас. Отс и старшина Эванс сильно обморозились. У Мирза также был отморожен нос, однако, когда я сказал ему об этом, он только рукой махнул: до свадьбы, мол, заживет. Пони почти все шагали бодрее прежнего. Но назавтра сугробы обросли настом, присыпанным сверху рыхлым снегом, температура упала до – 29 °C. К концу перехода Скотту показалось, что лошади шагают хуже, чем следует, состоялся еще один военный совет, на нем решили ежедневно во что бы то ни стало проходить в среднем 20 километров и оставить на этой стоянке еще один мешок фуража, а в случае необходимости посадить лошадей на полуголодный паек. Отс согласился, хотя утверждал, что они шли сверх ожиданий неплохо и что даже Джию и Чайнамен три дня протянут наверняка, а может, и целую неделю. Боуэрс, напротив, никак не желал расстаться с этим мешком корма. Между тем Скотт записал в дневнике: «Мы висим на волоске: доберемся до ледника или нет? Пока что плетемся с грехом пополам»[11].