Теперь я уже очень беспокоился и опасался за Дмитрия. Ему, по-моему, становилось все хуже, он прямо на глазах терял силы. На следующий день дул встречный ветер при температуре – 34 °C и сидеть на санях и здоровому-то было холодно. Вышли в ясную погоду, было видно, что мы далеко отклонились от курса, но почти сразу затуманило. Мы хорошо продвинулись к скалам, прошли много, но из-за плохой погоды в последние дни и из-за отсутствия одометра у меня к моменту остановки было весьма смутное представление о том, где мы находимся, ведь некоторое время мы ориентировались только по слабым просветам солнца, пробивавшимся сквозь мглу. Когда мы уже натянули палатку, Дмитрий вдруг показал на темное пятно, раскачивающееся из стороны в сторону: мы решили, что это может быть флаг над поломанным мотором близ Углового лагеря, хотя, как мне казалось, он должен был находиться в 16–24 километрах от нас. Обрадованные, мы было решили запаковаться и пойти к флагу, но передумали и остались на месте.
Утром 14 марта было довольно ясно – и слава Богу; благодаря этому мы разглядели, что до Углового лагеря еще километры и километры, а земля слишком близко. Флаг же, что мы видели, на самом деле был всего-навсего мираж, отражение ледяного выступа, и счастье наше, что мы не пошли к нему, а то бы хлебнули горя. Как я в то утро ни старался, моя упряжка – а она вела – упорно уклонялась на запад. Наконец я увидел гурий, но в действительности он оказался сераком, или бугром, выжатым снизу давлением льда. Рядом с ним зияла огромная открытая трещина, а в ней виднелся обрушившийся снежный мост метров сорока пяти. На протяжении последних нескольких километров под нами раздавались гулкие звуки – значит, мы пересекли большие трещины. Неудивительно, что увидев в трех-четырех километрах к востоку от нас сначала брошенный мотор, а затем Угловой лагерь, я вздохнул с облегчением. «
Между тем состояние Дмитрия продолжало ухудшаться, мы спешили и ночь провели уже всего лишь в 24 километрах от мыса Хат. Меня одолевал страх – а вдруг между нами и мысом Хат не окажется морского льда; пройти весь полуостров, пересечь его и спуститься на другую сторону – задача для нас непосильная; небо же было угрожающего темного цвета, какое бывает при открытой воде.
Весь день 15 марта нас удерживала на месте сильная пурга. На следующее утро к 8 часам мы различали лишь контуры острова Уайт. Я очень волновался: Дмитрий сообщил, что утром едва не потерял сознание. Надо было во что бы то ни стало идти, надеясь на морской лед. Дмитрий до последней минуты отлеживался в палатке, а я нагрузил и свои и его сани; и тут, к моей великой радости, начало проясняться, показалась земля. Начиная с Безопасного лагеря, нас морочили миражи, которые появлялись на краю Барьера, но когда мы к нему приблизились, словно гора с плеч упала: лед был на месте, а то, что представлялось морозной дымкой, было всего-навсего поземкой над мысом Армитедж.
Мы обогнули мыс и попали в вихри снега; Аткинсона застали на льду, а Кэохэйна – в хижине позади. За несколько минут мы обменялись новостями. «Терра-Нова» несколько раз пыталась дойти до Кемпбелла и его пятерых спутников, но, так и не сняв их с берега, 4 марта покинула залив Мак-Мёрдо. Корабль сделает еще одну попытку на обратном пути, направляясь в Новую Зеландию. Эвансу лучше, он едет домой. В хижине на мысе Хат нас собралось четверо, от наших товарищей на мысе Эванс мы отрезаны до тех пор, пока не замерзнет залив: подножие креста Винса омывают морские волны.
Мы гнали от себя беспокойные мысли о полюсной партии, но на всякий случай стали готовиться к следующему санному походу. Без собак – они были вымотаны до предела. Мулы и свежие собачьи упряжки находились на мысе Эванс. «