Самое ужасное путешествие

Партия из пяти человек, конечно, лучше справится с положением, если один из ее членов выйдет из строя, но вряд ли у нее есть еще какие-нибудь преимущества, и, взяв в поход на полюс лишнего человека, Скотт много терял и ничего не выигрывал. Этот поступок говорит, с моей точки зрения, о том, что в то время он считал свое положение очень устойчивым. Ему хотелось взять с собой как можно больше людей. Он, казалось, стремится к тому, чтобы в полюсной экспедиции были представлены и армия, и флот. Так или иначе, он взял пять человек, причем решение относительно пятого принял в самый последний момент, добавив тем самым еще одно звено к цепи. И он был доволен своим решением. Через четыре дня после ухода последней возвращающейся партии, лежа во время пурги в тепле спального мешка, хотя температура в полдень была – 30 °C, он написал длинный панегирик, в котором очень высоко отозвался о своих товарищах, и заключил его словами: «Таким образом, лучшего подбора людей не придумать»[11]. Старшину Эванса он называет работником-богатырем, одаренным «поистине замечательной головой»! Ни слова о том, что партия мерзнет, хотя они уже достигли наибольшей высоты своего маршрута. Еда удовлетворяет их полностью. Пока нет ни тени беспокойства. Только у Эванса на руке неприятный порез![165]

В том, что партия разрослась до пяти человек, было больше недостатков, чем можно предположить с первого взгляда. Запас провианта на четверых был рассчитан на пять с половиной недель. Пятерым его могло хватить только на четыре недели. Возникали и бытовые неудобства, ибо, повторяю, все было рассчитано на четверых, палатка, например, в которой из-за внутренней палатки делалось еще меньше места. Когда спальные мешки расстилали на ночь, у двоих крайних они не помещались на полу и те частично спали на снегу; их мешки соприкасались с внутренней палаткой и впитывали влагу от оседавшего на ней инея.

Но что вывело бы из состояния равновесия любого, кроме Боуэрса, так это то, что на пятерых у них было только четыре пары лыж. Брести пешком по рыхлому снегу рядом с четырьмя лыжниками, идущими ритмичным шагом, наверное, не только трудно, но и мучительно. А у Бёрди такие короткие ноги! И нет для него равномерного темпа движения на лыжах, который помогает другим отвлечься от походной рутины. Когда Скотт за четыре дня до проведенной им реорганизации велел вспомогательной партии оставить ее лыжи, он еще и не помышлял о том, чтобы взять к полюсу пятерых.

«Хотел бы я быть среди них! – писал Уилсон, имея в виду тех, кто будет избран для похода через ледяной купол к полюсу. – Тогда в будущем году примерно в это время я буду на полюсе или поблизости от него. Но кроме меня есть столько молодых людей в самом расцвете лет и сил, что сделать окончательный выбор будет чрезвычайно трудно». «Я хотел бы, когда мы придем к полюсу, ощущать в своей руке руку Билла», – сказал Скотт.

И Уилсон был среди них и вел дневник. Это дневник художника, любующегося горами и облаками, ученого, наблюдающего льды и скалы, врача, а главное – человека с проницательным умом. Нетрудно догадаться, что в таком путешествии его привлекала прежде всего возможность познания. Его записи – сдержанное, по преимуществу очень простое изложение фактов. Редко встречаются какие-либо комментарии, но именно поэтому те, что есть, приобретают особый вес. Вот записи за те дни, о которых сейчас идет речь:

«24 декабря. Перспективы отличные, от дневного перехода получил удовольствие». «Сегодня первый день Рождества, по-настоящему хороший и радостный; сделали очень большой переход».

«1 января 1912 года. По ошибке спали сегодня ночью только шесть часов, но я спал не просыпаясь, проснулся в той же позе, в какой заснул, за шесть часов даже не шевельнулся».

«2 января. Сегодня, к нашему удивлению, видели летающего над нами поморника, явно голодного, но не ослабевшего. В его испражнениях обнаружили одну слизь – и ничего больше. Он появился во второй половине дня и через полчаса исчез».