Самородок

Деревенская улица, на которой он родился и вырос, крепкий отцовский дом не изменились совсем — даже сердце защемило. Каменные заборы с арками ворот поднимали здесь во времена строительства крепостных стен, тем же камнем обкладывали фундаменты. Вроде и за пределами крепости улица — а все равно часть крепости. Потом арки над воротами увил девичий виноград, теперь сильно разросшийся и расцвеченный яркими осенними красками. Войта всегда гордился, что его дом огорожен камнем с двух сторон, а дом Очена, например, только с одной. Зато у Очена было две арки — для ворот и калитки, — а забор, украшенный поясками и крытый тесом, поднимался выше всех на улице.

У уличного колодца, стоявшего напротив отцовского дома, как всегда судачили женщины, поставив на землю ведра — у кого-то полные, у кого-то еще пустые. Мимо с криками пронеслась ватага ребятишек, женщины грозили пальцами им вслед и кричали знакомое «вот я тебе». Войта не сразу разглядел мать, направлявшуюся к колодцу, и Очен его опередил.

— Тетушка Плавна! Поглядите-ка, кого я вам привез!

Мать медленно повернула голову, будто боялась увидеть что-нибудь не то, а потом уронила на землю оба ведра разом. Шагнула в сторону Войты, остановилась, пошатнувшись, шагнула снова… Он поспешил ей навстречу, испугавшись, что она споткнется и упадет.

А к колодцу с воем уже бежала мать Очена, за ней едва поспевала его жена — до Славлены дошел слух об убийстве чудотворов в Храсте.

Пожалуй, именно в объятиях матери Войта окончательно уверился, что рад возвращению в Славлену. А она, полив слезами его безрукавку, повернулась к дому и крикнула в раскрытую калитку:

— Дед! Дед, да оглянись же, наконец!

Отец, хоть и был стар, не одряхлел вовсе, не согнулся — и во дворе не на солнышке грелся, а тесал колья топором. И, увидев у калитки Войту, топора не выронил, а воткнул в колоду, приставил кол к стене, отряхнул зачем-то руки. Покусал губы, поглядел в небо… И выговорил, почему-то шепотом:

— Я знал. Я говорил им всем: кто угодно, только не Войта… Мой старший сын предателем стать не может…

Вспоминая отца, Войта почему-то забывал, что давно стал выше его ростом.

— Доктор Воен! — покрякивал отец за столом. — А? Старая? Доктор Воен! Как звучит-то! Я говорил, что мой сын всем ученым мрачунам утрет нос! И Очены теперь пусть перед нами не гордятся, их Айда, небось, только магистр.

Слушая отца, Войта постепенно отбрасывал сомнения и даже сожаления о недоделанной магнитофорной махине.

— Вот как все было-то! — разъяснял отец, видимо, матери. — Богатый мрачун даже землю Войте пожаловал за научные труды! А они чего нам наплели, а? Гордиться надо, что славленский парень, чудотвор, в большие ученые вышел, прославил и Славлену, и школу чудотворов на всю Северскую землю, что даже мрачуны за ним заслуги признали!

И с решением вернуться отец тоже был согласен. Слух об убийстве чудотворов в Храсте взбудоражил Славлену, поговаривали даже о войне, но тут отец, вояка опытный, только махнул рукой:

— Какая война? Разговоры одни. Чтобы идти на Храст, надо армию иметь, а не гарнизон. Вот сорок лет назад натанцы Храст осаждали, и что? Семидесятитысячное войско, пять тыщ конницы, две тыщи чудотворов — и все коту под хвост! Как зима пришла, зады им приморозила, так и покатились в свою Натанию. По дороге больше людей потеряли, чем при осаде.

Мать же интересовалась здоровьем внуков и особенно расспрашивала о Румяне — любимой младшей внучке. Войта о дочери ничего толком сказать не мог, кроме того, что Глаголен приставил к ней воспитательницу из Годдендропа, обучавшую ее хорошим манерам, домоводству, вышиванию и музыке. Мать всплескивала руками и восхищалась:

— Ах, моя заюшка! Как знатная госпожа будет! Как царевна!

— Не будет, — разочаровал ее Войта. — Ладна и дети вернутся в Славлену.

— Послушай, — заволновался вдруг отец, — а этот твой богатый мрачун не причинит Ладне и детям вреда? Ну, тебе в отместку? За то, что ты ушел? Не станет тебе через них угрожать?

— Нет, не станет.

В этом Войта был совершенно уверен.

А вскоре после обеда явился нарочный из городской управы и сообщил, что Войту просят к градоначальнику — рассказать о подлом убийстве чудотворов в зале совета, ведь он оказался единственным, кто видел это своими глазами. Очена, Достославлена и чудотворов из «Ржаной пампушки», бежавших в Славлену, позвали тоже.

У градоначальника собралась не только вся городская верхушка, но и ректорат школы экстатических практик — всего человек двадцать, не меньше.

Достославлен произнес пылкую речь о подлости мрачунов.

Войту не расспрашивали о его судьбе и не намекали на подозрения в предательстве, будто его возвращение в Славлену само собой разумелось. Ученые из школы задали несколько вопросов о магнитодинамике, но не напирали на ее герметичность, хотя по вопросам было ясно, насколько труды Войты ценны для чудотворов, — не только Глаголен понимал, что магнитодинамика — это ключи для овладения миром.

Начальник городской стражи после рассказа Войты сразу насторожился и даже переспросил:

— И никто из мрачунов не ударил по стрелка́м?

— Ни один, — кивнул Войта.