Самородок

— Она для этого слишком мала, — ответил Очен, не заметив подвоха.

— Я пришел спросить. Про тот разговор, о письме из замка. Ты не знаешь, где оно может быть?

— Знаю, — немедля ответил Очен. — Оно у Достоставлена. Ректор Йерген хотел его сжечь, но Достославлен сказал, что сжечь письмо всегда успеется, и пусть-ка оно пока полежит у него. Вдруг пригодится?

— Понятно, — ответил Войта, развернулся и направился к выходу.

— Воен, погоди! — опомнился вдруг Очен, когда Войта уже перешагнул через порог. — Погоди, мне тут кое-что пришло в голову!

Что может прийти в голову Айде Очену, созерцающему идеи? Войта не остановился.

Магнитофорная махина. Пусть она выглядит смешно, но она может послужить щитом от удара и сама способна ударить так, что мало Достославлену не покажется. Говоря со стражником, Войта будто в воду глядел: он не просто убьет мерзавца, он его помучает перед смертью — пока тот не отдаст письмо из замка.

Он сразу направился не в отцовский дом, а в собственный, где оставил магнитофорную махину, решив было, что она слишком смешна со стороны… Ничего, когда Достославлен увидит ее в деле, ему станет не до смеха…

Войта разработал план проникновения в дом Достославлена: как обмануть его прислугу и домочадцев, как остаться с Достославленом наедине, как усыпить его бдительность… Война — искусство обмана, этому отец учил Войту с детства. И план его был прост: он хочет показать Достославлену магнитофорную махину, столь полезную Славлене. Глаголен прав: не столько способность стрелять магнитными камнями, сколько накапливать энергию чудотворов — вот в чем ценность махины.

Он провозился с нею до позднего вечера, доделывая, додумывая, отрабатывая умение быстро и вовремя поднимать рычажок, выталкивающий щит навстречу удару, — щит, поглощающий энергию удара. Повесил на стену мишень и долго настраивал «прицел» махины — добился некоторого успеха. Требовалось, чтобы оба магнитных камня попали в цель, иначе это будет не страшней выстрела из рогатки, но если попадут оба… Войта считал, что одного «выстрела» Достославлену хватит с лихвой…

Оставалось дождаться утра. Войта слишком мало спал в последние дни и на этот раз решил выспаться — чтобы не дрожали руки, чтобы голова была ясной. Еще, наверное, не мешало бы поужинать — голода Войта не чувствовал, просто знал, что нужно поесть. Понятно, в пустом доме никто ему ужина не предложил, и Войта направился в отцовский дом — мать накормит его с радостью, даже если ей придется встать для этого с постели.

Он услышал голоса во дворе, еще не открыв калитку. Говорили негромко, но явно с чувством, о чем — Войта расслышать не смог, узнал только голос отца. С трудом узнал: никогда раньше он не слышал в голосе отца ни слез, ни такого отчаянья.

Он надеялся, что скрипнет калитка, возвещая о его приходе, но у отца в хозяйстве все было справным — петли, вовремя смазанные маслом, не скрипели. И на ночь в Славлене по старинке не запирались… Войта прошел через двор, никем не замеченный, — в тени раскидистых кустов смороды. Второй голос принадлежал Очену-старшему — ничего, наверное, не было удивительного в том, что отец в трудную минуту решил поговорить со старым и верным другом. Они сидели на завалинке позади дома — туда Войта и направился, уверенный, что его приближение услышат.

— Это негодяй, негодяй, каких мало! — Отец скрипел зубами. — Он глумился надо мной, наслаждался моим унижением! Он упивался властью, а его друзья от души хохотали! Щенок, я гожусь ему в отцы!

— Да брось, мало ты за свою жизнь встречал негодяев? Тебе ли привыкать от них зависеть?

— Я никогда и ничего у негодяев не просил — только требовал. Это я над ними глумился, понимаешь? Я всегда был волен повернуться и уйти. А тут мог только кивать и соглашаться. Я не знаю, как сказать об этом Войте. Я не знаю даже, с чего начать. И не сказать ведь тоже не могу! Я бы убил этого гаденыша, если бы от него не зависела жизнь моих внуков… Если Войта об этом узнает, он, чего доброго, наломает дров — я его знаю, он весь в меня! Он не станет унижаться — погубит и себя, и детей, и своего мрачуна, будь он трижды неладен!

Глава 14

Войта помедлил — не таясь, впрочем. Его просто не заметили в темноте.

— А ты ему прикажи, — измыслил Очен-старший. — Он же сын тебе, должен послушаться. Я тебе скажу, исполнять отцовскую волю — не позор вовсе.

— Это я своей отцовской волей родного сына должен заставить на карачках перед негодяем ползать?

— Больно упрямые вы, Воены… От того и все ваши беды, — проворчал Очен. — И сыновья у тебя такие, и внуки. Это кому надо-то? Мне, может?

— Не могу я ему приказывать. Он и в детстве-то мои приказы не больно спешил исполнять, а теперь он, чай, доктор Воен — ученый человек. А я кто? Старый дурак…