Самородок

— Я знаю способ, как уговорить Достославлена. Это очень просто. Нужно быть с ним искренним. Искренне просить, искренне уважать. Искренне заискивать. Искренне льстить. Понимаешь? Полюби его — и он твой!

— Очен, ты в своем уме? Искренне заискивать — это как? — спросил Войта, едва не подавившись.

— Тебе не доводилось соблазнять женщин искренней лестью? — улыбнулся Очен.

— Не припоминаю. Обычно я предлагал им деньги, и никакой лести после этого не требовалось.

— А жене? Жене ты тоже предлагал деньги?

— Жену мне вообще не приходилось соблазнять. На то она и жена. Разве нет?..

Очен снисходительно улыбнулся — понятно, его жена вертела им, как ей вздумается. Воспоминание о Ладне царапнуло больней, чем хотелось бы… Она всегда завидовала жене Очена, пышной красавице, но ей и в голову не приходило брать с нее пример. Войта не смог есть — отбросил ложку со злостью. И со злостью сказал:

— Достославлен не женщина, чтобы его любить или соблазнять. Я не могу полюбить его при всем желании. Тем более искренне. Я в принципе не могу искренне его уважать, неужели это непонятно?

— Притвориться у тебя не получится. Ты не умеешь притворяться. Потому я и говорю об искренности. В концепции созерцания идей есть посыл, позволяющий управлять поведением других людей. Он основан на так называемом «подключении» — когда твои чувства приходят в некоторое гармоническое соответствие с чувствами другого человека, создавая общие ментальные волны. И, подключившись, ты можешь постепенно направлять эти ментальные волны в нужное тебе русло.

— Очен… Никаких ментальных волн нет и быть не может, — оборвал его Войта. Он вообще-то не собирался просить Достославлена.

— Я понимаю, за одну ночь невозможно освоить столь сложную практику, но это и не требуется! Больше всего Достославлен хочет признания, в глубине души он совершенно не верит в себя, может быть даже презирает себя. Но он удивительно доверчив, стоит только его похвалить — и он расцветает на глазах. Его так просто сделать счастливым!

Войта едва не ляпнул, что Достославлен убил Трехпалого. Нет, несмотря ни на что, это пока следовало придержать при себе…

— Я не собираюсь делать Достославлена счастливым, даже если это очень просто, — проворчал он сквозь зубы, но Очен этого будто и не услышал.

— Он в самом деле ради друзей готов расшибиться в лепешку — тратить деньги, силы, время. Лишь бы его любили, лишь бы в нем нуждались! У него есть мечта — он хочет войти в историю. Ради этого он пишет стихи, потому что искренне уверен, что это единственная его сто́ящая способность. Тебя не трогает его наивность и непосредственность?

— Нет, не трогает, — ответил Войта.

— Жаль. Ты всегда был толстокожим. Ты хотя бы когда-нибудь кого-нибудь жалел?

Войта оглянулся — мать ушла в спальню, чтобы не мешать их разговору.

— Бывало… Вот отца, которого Достославлен сегодня выставил на посмешище.

— Не думаю, что он сделал это нарочно.

— А я думаю, что было именно так. Нарочно. И меня он хочет видеть только для того, чтобы потешится.

— Так почему бы тебе не пойти ему навстречу, Воен? Речь о жизни твоих детей! — Последнее Очен сказал шепотом, но Войте показалось — слишком громким.

— Я не ярмарочный шут — тешить Достославлена.

— Ты серьезно? Ты отдашь своих детей на смерть, лишь бы никому не кланяться? Даже твой отец перешагнул через себя, а ты не воспользуешься предложенной тебе помощью только потому, что Достославлен не столь достойный муж?

Едрена мышь, до смерти хотелось сказать, что Достославлен убил Трехпалого. Чтобы Очен оставил наконец свою восторженную жалость к его наивности и непосредственности.

— А мне разве предлагают помощь?

— Ну да. Я ведь тоже ходил к нему, и он подтвердил, что поможет тебе, — ему нужно лишь, чтобы ты помог ему это сделать… Он для этого и письмо сохранил.

— Да ну? Так хотел мне помочь?

— Войта, более всего он хочет помочь Славлене. И ты Славлене нужней, чем казнь твоего мрачуна. Я объяснил ему, что смерть твоих детей не прибавит тебе ненависти к мрачунам, но отвратит от чудотворов. И он со мной согласился.

В эту минуту в дом зашел отец, все это время говоривший со старшим Оченом. Хлопнул дверью раздраженно и прямо с порога закричал:

— Не смей ходить к этому пройдохе! Ты понял? Вот мой отцовский приказ: не смей! Я сам поеду в замок. Соберу десяток-другой друзей — если добром твоих не отдадут, пусть пеняют на себя!

Отец протопал в спальню и хлопнул дверью еще разок. Ну да, человеку с арбалетом в руках редко отказывают в смиренных просьбах… Имея бумагу Глаголена и отряд вооруженных чудотворов, пусть и немолодых, спасти Ладну и детей получится верней, чем имея только бумагу Глаголена.

— Слыхал? — Войта усмехнулся.

И если расчет отца окажется верным, то Глаголена ничто не спасет. Не понадобится письмо из замка, а потому и магнитофорная махина становится бесполезной. Все возвращается к тому самому безвыходному положению, из которого есть простой и очевидный выход. Признаться, эта мысль привела Войту в отчаянье.

— Говоришь, искренне заискивать и искренне льстить? — осклабился он.