Снаружи такой культурныйИ добрый господин.Вот исчез этот вечер бурныйИ с собой я остался один.Выплыли жадные лица,Пахнущий мясом бич.Не лучше ли сразу раскрытьсяИ сбросить величие?Крик румяный и сладкийСлабеет. О, нежная боль!Сколько прелести в лихорадке,В тоске и в неволе.Это невероятно,Что есть крепостники,Любящие ароматБьющей руки.Все так гладко снаружи,Но лучше боль и крик,Мучительна я стужаИ злой крепостник.1914.
«Грубою тканью…»
Грубою тканью (за грубость можноВсе отдать) окутаю слабое тело,И пойду полоумный, тревожный,В степь без плана, без дела.О, как люблю я это небо,Что с таким терпеньем глядит на землю.Я с глуповатой улыбкой внемлюШепоту спелого хлеба.Какая нежность в душе от боли,От горечи низкой и хилой.Хорошо, грубой тканью закутавшись, в полеИскать свою земную могилу.1915.
«Ударяя в грудь и теребя лохмотья…»
Ударяя в грудь и теребя лохмотьяТак, что просвечивалась голая нога,Словами жалкими начала колотьМеня за то, что я не хотел помогать.На грязной лестнице пахло салом и луком,И металась кошка с перекошенным ртом,Равнодушный к чужим болям и мукамЯ думал о благосостоянии своем.Она шептала: – Сербия, Сербия, Сербия! –А я колебался и бумажник сжимал.Может быть вышвырнуть все серебреникиИ, повизгивая, побежать на вокзал…Может быть там, где гудит железо,И рассказывают про Антихриста мужики,Никто не будет язвительно резатьТело мое на пестрые лоскутки.1914.
«Ненависть – это не слово, а сахар…»
Ненависть – это не слово, а сахар,Горечь, мука – это шутка ребенка.Я брожу по улице, как сваха,И смеюсь нарочно звонко.А в душе и в воздухе синем –Так обидно и невероятно больно.Ах, когда мы занозу вынемИз тела безвольного!Ударить себя – не поможет,А других ударить жалко,И идешь к трехрублевой гадалкеПосмотреть, как карты она разложит.И будет все так трафаретно:Король, дама, девятка, двойка,Неприятность, заботы (два валета)И безобразная попойка.И хочется, чтобы выскочила из колодыКакая нибудь новая масть,И чтобы какой нибудь зверь, вышедший из моды,Раскрыл свою старомодную пасть.1914.
«Найду ли сладость в унижении…»