Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Специфика переломного момента заключалась в том, что и жесткие меры, явно провоцирующие самосожжения, еще не стали достоянием прошлого. Так, в 1750 г. Колывано-Воскресенская канцелярия настаивала, чтобы старообрядцы из ближайших в Колыванскому заводу местностей выплатили двойные подати за единоверцев, самосжегшихся в 1746 году, причем сразу за четыре года. Непродуманными действиями местной власти «для старообрядца создавалось положение, при котором он невольно задумывался: бежать ли ему в горы или идти на собрание к горению»[544]. В то же время представители верховной власти осуждали излишнюю жестокость местных администраторов. В 1761 г., после самосожжения заводских работников их деревни Кузино Исетского округа Оренбургской губ. правительственная комиссия объявила, что причиной «гари» стали преследования старообрядцев, регулярно осуществляемые местными чиновниками и духовенством[545].

Настоящим переломным моментом в противостоянии самосожигателям стал сенатский указ от 1 февраля 1762 г. «О прекращении изследований о самосожигателях». В нем предписывалось немедленно прекратить репрессии в отношении участников самосожжений. Кроме того, в нем содержались указания о тщательном расследовании причин «гарей» и потенциальных угроз, связанных с ними. Местные власти получили указание «разведать, нет ли где раскольнических для сожжения себя сборищ». В случае обнаружения самосожигателей «посылать туда достойных людей» и воздействовать мерами убеждения, без применения силы: «стараться через увещания от такого душепагубного намерения удерживать, и спрашивать их, <…> чего ради они такое чинят». В том случае, если «показывать будут, что <…> от причиняемых им по одному их расколу притеснений и забирания под караул, то их уверить, что производимые об них следствия уже уничтожить повелено, которые и действительно оставить, и содержащихся под караулом <…> отпустить и никого не забирать»[546].

После восшествия на престол Екатерины II эта гуманная тенденция продолжилась. В этот период «частокол запретов в отношении старообрядцев и сектантов сменялся осторожным признанием “непотопляемости” мучеников за веру»[547]. «Манифест о прощении вин», изданный 22 сентября 1762 г., содержал строки о помиловании всем содержащимся под караулом по раскольничьим делам, кроме «прямых богохульников»[548]. Вскоре последовали еще более радикальные изменения в положении российских старообрядцев. Екатерининский указ 1762 г. подтверждал права переселяющихся в Россию старообрядцев и гарантировал: «как в бритье бород, так и в ношении указного платья никаких притеснений не будет». Последующие указы уравняли старообрядцев с остальным населением, предоставив им право свидетельствования в суде (1769 г.), освободив от двойного подушного оклада (1782 г.), разрешив занимать общественные должности (1785 г.). Факты позволяют утверждать, что многие выдающиеся государственные деятели тогдашней России, в том числе и всесильный фаворит императрицы Григорий Потемкин, поддерживали постоянные контакты с влиятельными, богатыми и образованными старообрядческими наставниками[549].

Все эти нововведения в религиозной сфере самым решительным образом изменили отношение власти к старообрядцам-самосожигателям. Заметим, что некоторые распоряжения, смягчающие участь самосожигателей, появлялись и немного ранее основной массы либеральных законов. Так, указ Сената от 19 июня 1761 г. в связи с самосожжением 150 человек в деревне Кузиной Исетской провинции возлагал всю вину за самосожжение не на старообрядческих наставников, а на Тобольскую духовную консисторию. Последняя, как говорилось в указе, «весьма неприличные поступки против означенных исетских жителей оказывает». Особые обвинения выдвигались в адрес местного священника Нагибина: «от чинимых оным попом и бывшею с ним командою раззорений душепогибельное сожжение и смятение народа последовало»[550]. Обращаясь к Синоду, Сенат решительно потребовал, «дабы духовные команды и персоны от таковых неприличных должности их поступок имели воздержание и развращенных на путь истины приводили и усмиряли мечом духовным»[551], избегая репрессивных мер. Местным властям приходилось учитывать изменения в законодательстве, стремительно происходящие у них на глазах.