Иногда власти отменяли репрессивные меры после того, как участники самосожжения, добровольно отказавшиеся от «самогубительной смерти», были захвачены. Так, в сентябре 1743 г. Сенат рассматривал дело о самосожжении сибирских старообрядцев. Суть проблемы, которую предстояло решить, заключалась в следующем. Несколько старообрядцев, жителей Белоярской крепости, уцелели (вероятнее всего, просто сбежали) во время очередного самосожжения, унесшего жизни 18 человек. Вскоре они отреклись от старообрядческого вероучения и обратились к «никонианской» церкви. Сенат распорядился, учитывая внезапное и редкое для самосожигателей раскаяние, подвергнуть их сравнительно легкому наказанию: «для страха других, чтоб также не чинили (т. е. не участвовали в самосожжениях. –
Итак, принимаемые против самосожжений меры носили противоречивый характер, как и в целом петровское законодательство по «раскольничьим» проблемам. Известно, однако, что сформировавшаяся в XVII в. тенденция к богословским спорам со старообрядческими наставниками получила продолжение в первой половине XVIII в., что привело к появлению ряда объемистых публицистических произведений, призванных разоблачить старообрядческие заблуждения и таким путем остановить «огненную» смерть. Во второй половине XVIII в. мы вновь наблюдаем противоборство двух тенденций: репрессивные меры постепенно, с большим трудом вытеснялись «увещеваниями».
Противодействие самосожжениям во второй половине XVIII в.
Вторая половина XVIII в. – особый период в истории взаимоотношений старообрядцев и российской власти. К концу царствования Елизаветы Петровны отношение к поборникам старой веры начало коренным образом меняться. Императрица впервые смягчила меры против участников «гарей». Она велела карать их не реальной казнью, а «политическою смертью». Эта разновидность наказания, «как известно, состояла в том, что виновного клали на плаху и объявляли ему смерть, а потом, подняв с плахи, посылали в каторжные работы»[526]
. Факты реального применения этой странной для современного человека кары мною не обнаружены. Но, судя по этому распоряжению, сам подход к старообрядцам, даже самым радикальным и ненавистным власти, все же, пусть лишь в теории, заметно менялся. Так, в 1752 г. оренбургский губернатор И.И. Неплюев писал казанскому епископу Конашевичу, известному своей непримиримой позицией в отношении старообрядцев: «прошу Ваше Преосвященство оставить оных еретиков в покое, дабы в таком народе конфузии не учинить, причины не подать к побегу или к такому отчаянию, как в недавних годах в Исетской провинции случилось, что сами себя жгли»[527].В целом административные распоряжения и законы этого времени (в особенности 1760-х гг.), в той или иной степени связанные со старообрядцами, «направлены скорее против преследовавших раскол, чем против самих раскольников»[528]
. Причиной постепенного отказа от наиболее радикальных форм преследования старообрядцев в 1760-х гг. стала забота о заселении южных, слабо освоенных окраин России. В 1761 г. появился императорский указ, приглашающий старообрядцев, в разные годы покинувших империю, вернуться назад и поселиться на вновь обретенных благодатных южных территориях Отечества. Добровольное переселение старообрядцев становилось возможным только после гарантий безопасности от преследований и предоставления им льгот в вероисповедании. Петр III дал старообрядцам неслыханное ранее обещание о том, что «в содержании закона по их обыкновению и старопечатным книгам ни от кого возбраняться не будет». В целом его краткое правление расценивается исследователями как благоприятный период, когда «прекращается открытая борьба правительства с расколом»[529].