Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Одним из признаков новой ситуации стало изменение отношения к отдельным старообрядческим деятелям, с которыми власть в этот период старалась обойти с беспрецедентным гуманизмом. Так, в 1754 г. в архангелогородскую губернскую канцелярию был доставлен «расколыцик» Иван Кузнецов. На допросе он показал, что, скрываясь в лесу, занимался литературным творчеством и при этом резко выступал против господствующей церкви: «нестерпимые навел хулы и еретичества». Находясь в канцелярии, он явно не скрывал свои убеждения: произнес «тяжкие лаяния и хулы» на церковь. Затем высказался о ее пастве: «всех православных христиан в церкви без вычету назвал еретиками, погибельными сынами». Особенно сурово он охарактеризовал священников: «пастырей церкви святой без всякой причины нарек татьми, волками и лживыми пророки». При нем также обнаружились какие-то тетради, призывающие к самосожжениям. Исходя из всего произошедшего, было решено сжечь все произведения Ивана Кузнецова, а его самого почему-то наказали сравнительно мягко: «вместо кнута» «нещадно» били плетьми[538].

Разработанные во времена бескомпромиссного противостояния старообрядцам законодательные нормы продолжали действовать по инерции. Гуманные новшества, терпимость по отношению к ним с трудом пробивали себе дорогу. Настоятельные рекомендации о том, что с самосожигателями следует поступать предельно сурово, наиболее ясно и недвусмысленно изложил бывший старообрядец Г. Яковлев. Он отлично знал этих радикальных «водителей на гари» по личному опыту и поэтому мог утверждать, что любые переговоры и поиски компромисса с ними бессмысленны. Захватить их, утверждал Яковлев, можно лишь путем «крутого и нечаянного (внезапного. – М.П.) наезду», желательно ночью, «доколе не успели запереться, понеже наготове имеют запоры». В крайнем случае, можно сделать вид, что начались переговоры, «потом притвориться им, якобы отступить от них, и, отъехав с версту, запасть с дороги». Предварительно следует внимательно осмотреть местность и выяснить, «нет ли каковых надзорщиков в лесе», поскольку старообрядцы перед самосожжением нередко выставляют посты для того, чтобы гонители не появились внезапно и не пресекли их начинание. Наконец, необходимо внезапно атаковать, захватив старообрядцев врасплох: «как отворены будут двери, и станут выходить и входить, и тогда на них вдруг напасть»[539].

В такой обстановке действовать новыми, гуманными мерами оказалось непросто. Так, узнав в 1755 г. о «собравшихся для созжения в построенную на реке Сутолоше (Каргопольский уезд. – М.П.) избу мужеска и женска полу осмидесяти двух душах», Новгородская духовная консистория предписала местным священникам надзирать за прихожанами, принимать меры для «отвращения таковых от расколу, а притом и о искоренении поимкою раскольнических учителей». В том случае, если выяснится, что «за кем ис приходских их людей какой раскол или в приходе своем раскольнические учители», священники обязывались «письменно доносить» духовным правлениям[540]. Одновременно Белозерская провинциальная канцелярия просила Сенат распорядиться о наложении штрафа на Каргопольскую воеводскую канцелярию «за слабое по изымании расколнических учителей смотрение и допущение в лесных непристойных местах особого строения и пристани таковых собраней»[541]. Каргопольская воеводская канцелярия обязывалась в дальнейшем удерживать старообрядцев «от созжения и побегов». Не донесшие о подготовке к самосожжению старосты подверглись жестокому наказанию: их отрешили от должности и «на страх другим» избили батогами. Особое внимание своих подчиненных белозерский воевода обращал на «расколнической прелести предводителей и учителей». Старообрядческих наставников воевода требовал переловить «и по поимке их поступать в силу указов как со злодеями»[542].

И все же во второй половине XVIII в. позиция местной и центральной власти в вопросе о самосожжениях начала постепенно смягчаться. С одной стороны, вновь и вновь власти убеждались, что бороться против самоубийств при помощи репрессий абсолютно невозможно. Более того, в некоторых случаях чиновники на местах боялись применять в отношении старообрядцев жесткие меры, приводящие, как известно, к фатальным последствиям. Так, в Сибири Исетская канцелярия, опасаясь новых самосожжений, «не стала подолгу держать у себя забранных раскольников, хотя бы они и не обращались в православие»[543]. Прежде, в конце XVII в., упорство могло привести не только к длительному сроку заключения, но и к смертной казни сторонников «древлего благочестия», отказывающихся покаяться несмотря на многократные священнические «увещевания» и угрозы чиновников местной администрации.