Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Данные конкретных следственных дел о самосожжениях старообрядцев также показывают, что во второй половине XVIII в. репрессии постепенно, очень медленно уходили в прошлое. Так, в 1752 г., получив информацию о подготовке к самосожжению в деревне Шипиницкой в 60 верстах от Барнаула, местная духовная консистория потребовала от Колывано-Воскресенского горного начальства принятия решительных мер. Однако при этом консистория настаивала на отказе от применения силы по отношению к тем, кто добровольно откажется от самосожжения: «дабы они от того их душепагубного раскольнического заблуждения отстали и впредь расколу не содержали, увещевать с кротостию, духовно, без озлобления». Тех, кто остается «в замерзелой раскольнической прелести упорственны», следовало под караулом препровождать в заводскую канцелярию[530]. При этом консистория ссылалась на неизвестный указ императрицы, предписывающий не допускать «к сгорению собраний», ловить их участников и «отсылать оных в духовные правительства к увещанию и церковному соединению»[531].

Непосредственно на местах за борьбу против самосожжений всегда отвечали случайно оказавшиеся поблизости, зачастую абсолютно не готовые к такой деликатной роли воинские «команды». В Российском государстве в этот период такая практика была вполне обычной. Точно так же местные власти вели борьбу с разбоем и многими другими правонарушениями[532]. «Команды» руководствовались краткими инструкциями, которые всякий раз специально, поспешно, не обладая полной информацией о происходящем, составлял по такому случаю один из перечисленных выше органов власти. Так, в 1754 г. к старообрядцам, собравшимся для самосожжения неподалеку от Барнаула, в дер. Шипициной, по «определению» (приказу) Колывано-Воскресенской горной канцелярии отправился геодезии прапорщик Пимен Старцев «с пристойною командой»[533]. На основании архивных материалов середины XVIII в. Д. Сапожников описывает случай, когда в Каргопольском уезде для борьбы с самосожигателями наскоро собрали крестьян из окрестных волостей[534]. Такого рода «гонители» далеко не всегда становились серьезной угрозой для старообрядцев, по многократно апробированному во время предшествующих «гарей» сценарию последовательно и неуклонно готовящихся к «огненной смерти». И все же в научной литературе, посвященной проблемам самосожжений, нередки упоминания о том, что страх перед гонителями и боязнь неизбежных пыток в случае ареста становились заметным фактором в организации самосожжений. Ведь путь к спасению и к нормальной жизни у тех, кто каким-либо образом проявил склонность к участию в «гари», явно отсутствовал[535].

Иногда, предотвращая самосожжения, представители местной администрации по привычке применяли силу. Реальные, подробно изложенные в отчетах факты указывают на то, что в ряде случаев власти действовали гораздо жестче, чем предписывали гуманные распоряжения императрицы. В своих решениях сторонники репрессивных мер могли опереться как на существующие, изданные ранее и не отмененные указы, так и на бытующее в российском обществе устойчивое представление о том, что со старообрядческими самосожжениями следует покончить путем жестких мер, а не богословской дискуссией и церковным покаянием. Например, в 1755 г. обнаружилось новое загадочное строение близ Пудожского погоста в Олонецком уезде. О нем «спрошенные жители объявили, что то строение построено для сожжения себя». Радикальные меры не заставили себя ждать. Получив тревожную информацию, Военная коллегия распорядилась действовать жестко: «не допуская неизвестных тех людей до богопротивного и злого к сожжению себя намерения <…>, тотчас то строение до основания разорить». Его обитателей, «живущих в том доме, всех, забрав под караул, отдать в Олонецкую воеводскую канцелярию»[536]. Схваченных во время исполнения приказа «двух мужчин и девку», принимавших участие в подготовке самосожжения, Военная коллегия предписала, «заковав в ручные и ножные кандалы, выслать в Санкт-Петербург за крепким караулом»[537].