Самоубийство по заказу

И Турецкий приступил к рассказу – сжато и в деталях, как привык обычно докладывать заместителю генерального прокурора в прежние времена. Достал из сумки документы, которые захватил с собой, – заявления матери и невесты, копию телеграммы из воинской части, а также диктофонную кассету с записью показаний Ланы. Объяснил, что кассету собирается сегодня же отдать на расшифровку сотруднице своего агентства. Добавил, что деталями призыва и отправки призывника Хлебородова на службу в Подмосковье он поручил заняться в Чите генералу в отставке Грязнову и некоторым членам регионального Комитета солдатских матерей.

Эта новость слегка ошеломила Костю. Он посмотрел на Саню и лишь головой покачал:

– Ну и ну! Ты, вижу, времени не потерял! И когда успел? Неужели Вячеслав так легко?…

– Ужели, Костя, ужели. Причем с охотой, помноженной отчасти и на личный интерес!

– Да ну?! И на что же ты взял такую мощную рыбу?

– Ты сам позаботился о наживке, – развел руками Турецкий. – Не клюнуть было практически невозможно. Договорились о том, что он постарается максимально быстро завершить свои егерские проблемы, там у него и замена уже намечается, и… Полагаю, нам уже недолго ждать нового директора. Либо президента. Теперь же, куда ни плюнь, везде имеется и президент, и генеральный директор, и просто директор. Последних бывает до десятка – на то же количество сотрудников. Так что, я думаю, и «Глории» неплохо бы обзавестись собственным президентом. Сегодня же поставлю предложение на голосование, уверен, против не будет никого.

– Ну, артист! – восхитился Меркулов.

– Костя, давай ближе к делу, – предложил Турецкий. – Ты связывался с военной прокуратурой? Что они могли накопать, пока я отсутствовал? И чем вызвано твое предупреждение о телеграмме? Я пока так и не понял. Объясни, пожалуйста. Они уже вышли на солдата?

– После твоего звонка я переговорил с Федоровским. Он был в курсе. Гарнизонная военная прокуратура провела расследование происшествия и отказала в возбуждении уголовного дела по части первой статьи двадцать четвертой Уголовно-процессуального кодекса. Пункты…

– Да не надо мне… Сам знаю. Смерть подозреваемого или обвиняемого… И отсутствие заявления потерпевшего. Все давно известно. Но вот тебе и заявления, и… Впрочем, к этому мы еще вернемся, когда ты прочитаешь стенограммы допросов свидетелей и заявителей. А послушать не хочешь, между прочим?… – И, так как Меркулов промолчал, высказал собственное предположение, которое Костя сейчас должен был бы подтвердить. – Слушать – это, понимаю, долго. Да и сердце заболит. Ни к чему. Но, мне кажется, что господин Федоровский и иже с ним так и не сопоставили письма в Интернете с фактом обычного, рядового, можно сказать, и ничем не отличающегося от десятков других самоубийства. Я прав?

– Ну, прав, конечно! – раздраженно ответил Костя.

– О, Юпитер! В чем дело? Ты сердишься? Мне представляется, что в одном ведомстве мудро решили спустить дело о письме на тормозах. А само самоубийство, которое фактически было предсказано автором того письма, после чего и совершилось, решили не расследовать, ибо есть прекрасная возможность сослаться на двадцать четвертую статью УПК. Но, превосходно разбираясь в юридической казуистике, эти господа упустили один важный момент, на который никак не рассчитывали чисто случайно напороться. Сказать, какой?

– У тебя в запасе только один аргумент. И я знаю, на что ты хочешь сослаться.

– А давай угадаю, правильно ли ты подумал?

– Да чего тут угадывать, – снисходительно отмахнулся Меркулов. – Что я, мало знаю тебя? Уж если втемяшится в голову?…

– Возможно, ты и прав, – насчет моей головы, но бьюсь об заклад, что ты сам не угадаешь этого моего аргумента. Спорим? Ну, давай, не бойся! Коня, что ли, проспоришь? Так его и нет у тебя. Ну?

– Хорошо. Я готов тебя выслушать. Что ты предлагаешь?

– А я ничего и не собираюсь предлагать. Я сейчас включу свой рабочий мобильник, и ко мне, наконец, прорвется одна очень милая девушка Алевтина – красавица, чудо, а главное, очень неравнодушна ко мне. Прорвется и спросит: «Сашенька, ну куда же ты пропал? Мы уже с ног сбились, разыскивая тебя!» А я ей отвечу: «Золотце мое! Лечу к вам, чтобы поделиться радостью! Скажи Игорьку, что наше общее дело – в шляпе!» И привезу заявление по поводу письма солдата Андрея Иванова, – а на самом деле Андрея Иванова сына, как писали в старину, Хлебородова. Это – раз! Похоронную телеграмму командира части – два! И два заявления, вот этих самых – он подвинул листки к Косте, – три! А потом сяду и буду смотреть на них с любовью: обещал же ничего не скрывать, и – нате вам, ребятки дорогие! Ну, скажу еще, какие наши шаги будут дальше. Нет, они, конечно, захотят посоветоваться со своим Степаном. Пусть. Они даже могут попросить тебя попросить меня… – во, какой оборот! – не лезть с инициативой. Вполне могут, а ты, боюсь, не сможешь им отказать. Так вот, Костя, – Турецкий встал и заговорил жестко, – я скажу им, что, как только я дам отмашку, в одной влиятельной провинциальной газете…