Самоубийство

поведение определяется чувством подчинения чему-то более великому, чем мы сами. И как бы по внешности

ни добровольно подчинялись мы голосу, диктующему нам это самоотречение, мы прекрасно сознаем, что этот

голос говорит нам в повелительном тоне, отличающемся от голоса инстинкта. Поэтому, хотя он и раздается

внутри нашего сознания, мы не можем, не противореча самим себе, смотреть на него, как на наше собственное

побуждение. Но мы его отчуждаем от себя так же, как делаем это с нашими ощущениями, мы проецируем его

вовне, переносим его на какое-то существо, находящееся, по нашему представлению, вне нас и выше нас, так

как оно отдает нам приказания, а мы повинуемся его повелениям. Естественно, что все, что, как нам кажется, имеет то же происхождение, носит такой же характер. И поэтому мы были принуждены вообразить какой-то

мир, выше земного мира, и населить его существами иного рода.

Таково происхождение всех идей о трансцендентном, легших в основу религиозных и моральных учений, ибо иным способом нельзя объяснить моральных обязательств. Конечно, конкретная формулировка, в какую

мы облекаем обыкновенно эти идеи, не имеет никакой научной ценности. Постулируем ли мы в виде основы

какое-нибудь особое личное существо или какую-нибудь абстрактную силу, которую мы в смутной форме

олицетворяем под именем морального идеала,— во всяком случае все это — метафоры, не отражающие

вполне точно реальных фактов. Но процесс, который отражают эти идеи, все-таки остается реальным.

Остается несомненным, что во всех этих случаях причиной, обусловливающей наши действия, является сила, стоящая выше нас, а именно общество, и что внушенные ею нам цели пользуются настоящей моральной

гегемонией. А если это так, то все возражения, которые можно привести против обычных представлений, которыми люди выражают чувствуемое ими подчинение высшей силе, не могут уменьшить реальности этого

факта. Подобная критика носит поверхностный характер и не касается сути вопроса. Поэтому если можно

утверждать, что возведение на пьедестал человеческой личности составляет одну из целей, которые

преследует и должно преследовать современное общество, то этим самым оправдываются и все вытекающие

из этого принципа моральные нормы, какова бы ни была ценность тех приемов, какими их оправдывают

обыкновенно. Если доводы, которыми довольствуется толпа, не выдерживают критики, достаточно изложить

их другим языком для того, чтобы придать им все их значение.

Действительно, эта цель не только стоит в ряду тех, которые ставят себе современные общества; но закон

истории состоит в том, что последние стремятся мало-помалу избавиться от всякой другой цели. Вначале

общество было всем, личность — ничем. Вследствие этого наиболее интенсивными социальными чувствами

были те, которые привязывали личность к коллективности: последняя являлась самодовлеющею целью для

самой себя. Человек считался простым орудием в ее руках; от нее, казалось, получал он все свои права и по

отношению к ней не имел никаких прав, потому что он был ничто вне ее. Но мало-помалу отношения

изменялись. По мере того как общества становились все более многолюдными и сплоченными, они делались

все сложнее, возникало разделение труда, умножались индивидуальные различия, и уже приближалось время, когда между членами одной и той же группы не остается ничего общего, кроме того, что все они — люди. При

этих условиях общественное чувство неизбежно направляется со всей своей силой на тот единственный

предмет, который еще остается в его распоряжении и которому оно сообщает поэтому несравненную цен-

ность. Так как человеческая личность является единственным предметом, который может одушевить все

сердца, так как возвеличивание личности является единственною целью, которую можно преследовать кол-

лективно, то она не может не приобрести в глазах всех исключительной важности. Она поднимается, таким

образом, выше всех человеческих целей и получает религиозный характер.

Этот культ человека представляет собой нечто совершенно иное, чем тот эгоистический индивидуализм, о

котором мы говорили выше и который ведет к самоубийству. Не отрывая личностей от общества и от

сверхиндивидуальных целей, этот культ объединяет их на одной мысли и делает из них служителей одного и

того же дела. Ибо тот человек, который становится, таким образом, предметом общественной любви и

почитания, не есть та конкретная, эмпирическая личность, каковой является каждый из нас; это — человек

вообще, идеальное человечество, как его понимает каждый народ в каждый момент своей истории. Никто из

нас не воплощает его полностью, хотя никто из нас и не чужд ему совершенно. Дело идет ведь не о том, чтобы

сосредоточить каждую отдельную личность на самой себе и на ее личных интересах, но о том, чтобы

подчинить ее всеобщим интересам человеческого рода. Такая цель выводит ее за ее пределы; безличная и

беспристрастная, она парит над всеми частными личностями; как и всякий идеал, она может быть понимаема

только как нечто высшее и господствующее над реальным. Она господствует даже над обществами, потому