Самозванка (дореволюционная орфография)

Ее не тревожили, не будили, и она встала въ двнадцатомъ часу дня.

Въ окна свтило солнце, яркими пятнами ложась на чистомъ крашеномъ полу; въ открытую форточку врывался свжій августовскій воздухъ. Гд то неподалеку кричали играющія дти, взвизгивали, хохотали.

Вра улыбнулась, прислушиваясь къ раскатистому серебристому смху какой-то двочки, должно быть, безконечно счастливой въ эту минуту.

Вра очень любила дтей и охотно играла съ ними въ Ярославл. Вс сосднія дтишки знали ее, любили и называли „тетей“. Она хотла встать и поглядть, не у нихъ ли на двор играютъ дти эти и, съ улыбкою поднимаясь съ постели, увидала свой мужской костюмъ, свои сапожки, сброшенные вчера у кровати.

И все вспомнила…

Она опустила голову на подушку и въ одинъ мигъ улыбка на лиц смнилась скорбнымъ выраженіемъ, краски потемнли, глаза словно туманомъ заволокло.

– Нельзя идти къ дтямъ, – произнесла Вра. – Это я въ Москв… Я мальчикъ Вася… Я вчера взяла деньги, крала ихъ у бабушки…

Въ дверь постучались.

– Пора вставать! – раздался голосъ матери.

Вра вздрогнула и быстро поднялась.

– Я не для себя, не для себя, я не хочу обманывать, и никогда не воровала!… He для себя я это, не для себя!… – крикнула она, какъ въ бреду.

– Что съ тобою… Вася? – тревожно спросила за дверью Анна Игнатьевна. – Ты спишь… Вася, ты спишь? Отопри мн!…

Вра пришла въ себя, очнулась и поспшно отворила матери двери.

– Что съ тобою, Вра? – съ безпокойствомъ спросила Анна Игнатьева, глядя на дочь и трогая ее за голову, за руки, заглядывая ей въ глаза. – Ты больна?… Ты бредила сейчасъ…

– Нтъ, мама, это я такъ, во сн… Сонъ какой-то страшный мн снился… Я сейчасъ, мама, однусь и приду.

Вра умылась, освжила свой туалетъ и вышла къ приготовленному для нея чаю немного блдная, но бодрая, свжая. Бабушка приласкала ее, усадила око- ло себя и посовтовала, во первыхъ, „поменьше книжки читать“, во вторыхъ, не очень съ Настенькою дружить, а въ третьихъ, къ докторамъ, въ случа недуга, не обращаться, а пользовать себя домашними средствами.

– Попей липоваго цвту, горчишничекъ на затылокъ поставь, и вс болзни, какъ рукой, сниметъ, говорила бабушка, разглаживая русыя кудри „внучка“. – Ишь, ты какой у меня хрупкій, соколикъ мой, да нжный, надо беречь себя…

Вру, какъ ножемъ рзало отъ этихъ ласкъ старухи, отъ ея добрыхъ, полныхъ участія, словъ; какъ огнемъ, жгли ее добрые, нжные взгляды старухи, вдругъ подобрвшей, вдругъ ставшею доброю бабушкою изъ суровой, нелюдимой и до сихъ поръ жесткой старухи.

За чаемъ присутствовала и Завариха.

Тетушка „модной двицы“ пристально глядла на эту сцену, и чуть замтная улыбка скользила по ея тонкимъ губамъ.

– Ужъ и дйствительно, что это за необыкновенной нжности нашъ Васенька! – проговорила она сладкимъ голосомъ. – Точно и не кавалеръ, а барышня…

И Анна Игнатьевна и Вра слегка измнились въ лиц.

– Право-слово барышня, – продолжала Завариха, находя наслажденіе мучить двушку, – ужъ такой онъ хрупкенькій да нжненькій!… Встртишь такого на улиц, подумаешь, что барышня мальчикомъ переодта!

– Будетъ врать-то! – сурово перебила бабушка, приписывая замтное волненіе Вры конфузливости. – Молодъ Васенька, ну, и слабъ и нженъ, а пройдетъ года три, онъ у насъ богатыремъ будетъ. Я помню отца-то его, молодецъ мужчина былъ, рослый, широкоплечій, кровь съ молокомъ, въ него и Вася будетъ… Вотъ твоя племяненка-то такъ совсмъ наоборотъ – на мальчишку похожа. Остричь ей косу, такъ хоть за солдата отдать, хоть на коня верхомъ посади, да шпагу дай… Ты, Вася, не очень съ Настасьей дружи: не научитъ она тебя ничему путному…

– Ахъ, чтой-то вы, благодтельница! – запротестовала Завариха. – Моя Настенька – барышня образованная, умная, съ манерами, она Васеньк пользу принесетъ… Да ужъ и дружба же у нихъ!… Ровно дв подружки, а не барышня съ кавалеромъ…

Это становилось невыносимымъ, и Вра была близка къ обмороку.

Она выпила чай, поблагодарила бабушку и быстро ушла въ свою комнату.

Вернувшись въ свою комнату, Вра отворила окно и сла на подоконникъ.

Она долго сидла на окн, облокотившись на косякъ, и смотрла на далекое небо и неслась къ нему думами…

Что-то тамъ за синимъ небомъ?… Тутъ вотъ шумятъ люди, суетятся, хлопочутъ изъ-за чего-то, куда-то спшатъ, такъ часто злятся, а тамъ… Какъ тихо тамъ… Тамъ ничего этого нтъ, конечно, и легко должно быть въ этомъ голубомъ эфир, наполненномъ свтомъ и тепломъ солнца… Уйти бы туда; къ жизни ничего, ничего не привязываетъ…

Вра двинулась къ краю окна, точно желая броситься впередъ, полетть…

– И, вдь, все кончится, если вотъ броситься туда, – проговорила она. – He къ небу этому полетла бы я, а вотъ на этотъ мощеный дворъ, на эти камни и разбилась бы, а тамъ и кончено все… Но небо это приметъ ли меня тогда?… Самоубійца… Нтъ, нтъ, не надо этого!…

Двушка отпрянула отъ окна, точно ее оттолкнулъ кто.

– Надо жить и терпть, и тогда уйдешь туда, въ это чудное небо…

„А разв на земл нтъ никакихъ уже радостей? – какой-то внутренній голосъ спросилъ Вру. – Ты посмотри какъ хорошо и тутъ, на земл этой! Сколько блеску, радости, жизни“…

Вра опять подошла къ окну и поглядла на широкій дворъ бабушкина дома.