Самозванка (дореволюционная орфография)

Голуби цлыми стаями вились около конюшни; кудрявая двочка, дочка кухарки, бросала имъ овесъ и весело смялась, а красавецъ кучеръ, поигрывая на гармоник, любовался на эту двочку и на ея мать, свжую блую женщину красивую и здоровую.

Она вдова была, и въ дом говорили, что кучеръ зимою женится на ней по любви.

Красавица-баба давала кормъ курамъ и мшала что-то блыми красивыми руками въ корыт, а сама смялась надъ какими то словами жениха и все поглядывала на него, да на дочку, – любовно ласково поглядывала, а жизнь ключемъ била въ этой сильной молодой красавиц и просилась наружу.

„Вотъ живутъ же, – подумала Вра, – наслаждаются и долго будутъ жить“…

Вра залюбовалась этой дворовой идилліей и какъ будто повеселла, тяжелыя думы прошли, забылись…

Кто-то хлопнулъ тяжело калиткою; цпная собака взвилась на дыбы, загромыхала цпью, и залилась яростнымъ лаемъ.

X.

Вра повернула голову по направленію къ калитк и увидала вошедшаго на дворъ.

Это былъ молодой человкъ лтъ двадцати трехъ-четырехъ, высокаго роста, стройный, одтый очень хорошо, но безъ того бьющаго въ глаза шика, который служитъ признакомъ франтовства и къ русскому человку не идетъ, несвойственъ русскому человку, какъ, напримръ, не пошло бы къ французу русское одяніе. На вошедшемъ была лтняя срая пара, при бломъ жилет и сшитая не по послдней очень уродливой, кстати сказать, мод, а такъ, какъ это шло къ фигур, къ росту. Пальто, того же сраго цвта, молодой человкъ держалъ въ рук, шляпа была у него мягкая, безъ претензіи на „рембрантовскую“ [1], но и не тотъ противный „котелокъ“, который едва прикрываетъ макушку и почти лишенъ полей. Свтлый галстукъ шарфикомъ очень шелъ къ чистому юношескому лицу молодого человка.

Кром всего этого Вра замтила большіе, задумчивые глаза вошедшаго и румяныя полныя губы, опушенныя сверху темными усами.

Молодой человкъ попятился немного отъ загремвшей цпью и яростно залаявшей собаки, улыбнулся на свой напрасный страхъ и посмотрлъ на окна дома.

Что-то неотразимо милое и симпатичное было во взгляд его темныхъ глазъ, въ его доброй улыбк. Добротою такъ и дышало все его красивое лицо, но въ тоже время, въ очертаніи бровей, въ разрз губъ, въ сильной фигур сказывалось и что-то такое, что ручалось и за силу его. Вра пододвинулась немного къ краю окна и попристальне разглядла вошедшаго.

Онъ между тмъ, не обращая уже вниманія на неопасную собаку пошелъ по двору.

– Николаю Васильевичу, особенное наше почтеніе!… Здравствуйте, батюшка! – сказалъ замтившій его кучеръ и, бросивъ гармонику, пошелъ навстрчу.

– А, Игнатій, ты какъ сюда попалъ? – проговорилъ молодой человкъ.

– Живу здсь, сударь, на мст-съ. Какъ отошелъ отъ Крючковыхъ посл смерти самаго, такъ сюда и поступилъ… Вы какъ изволите поживать?…

– Спасибо, живу понемногу… Ольга Осиповна дома?

– Дома-съ… Цыцъ ты, проклятый!… – крикнулъ кучеръ на собаку. – Вотъ дуракъ-то, на своихъ лаетъ!… Давно стало-быть, не были у тетеньки, коли собака не узнаетъ васъ, Николай Васильевичъ?

– Да, давненько… здилъ заграницу, больше года тамъ прожилъ…

– Токъ-съ… Я пойду доложу о васъ, сударь… Да, вы никакъ пшкомъ пожаловали?

– Пшкомъ.

– То-то молъ, a то бы я ворота отперъ… Эй, Даша, поди доложи хозяйк, Николай, молъ, Васильевичъ Салатинъ, пришли. Невста, сударь, моя… Женимся…

Кучеръ оскалилъ блые, ровные зубы и указалъ на побжавшую съ докладомъ Дарью.

– Доброе дло, – усмхнулся гость.

– А вы еще не женились, Николай Васильевичъ?…

– Пока нтъ.

– Пора, сударь: одному-то скучно-съ.

Дарья вернулась и сообщила, что Ольга Осиповна „просятъ пожаловать“.

Вра прошлась по комнат и опять сла на окно.

– Николай Васильевичъ Салатинъ, – проговорила она. – Салатинъ… Фамилію эту я не слыхала, кажется… Да, да, это родственникъ бабушки…

Вра имла привычку многихъ впечатлительныхъ людей – думать вслухъ, и привычка эта особенно въ послднее время вкоренилась въ ней. Двушка очень часто по цлымъ часамъ разсуждала сама съ собою.

– Какой онъ красивый! – проговорила она. – И какой у него взглядъ хорошій… Вроятно, это очень добрый человкъ… А можетъ быть и нтъ! Добрыхъ мало, все больше нехорошіе, злые… И всхъ хуже я! – вдругъ ршила Вра и подошла къ зеркалу. Изъ зеркала на нее глядло хорошенькое личико, немного блдное, матовое, съ нжнымъ румянцемъ, съ задумчивыми глазами. Остриженные волосы вились, сбгали мелкими колечками на лобъ, воротничекъ сорочки плотно обхватывалъ красивую блую шею.

Вра подошла поближе и оглядла всю фигуру свою.

– Похожа на мальчика, но если поглядть попристальне, узнаешь женщину, – подумала она. – Узнали бы, лучше было-бы… А, пускай, будетъ такъ, какъ суждено… Мн все равно, все равно…

Вра сла къ столу, взяла книгу, но не только открыла ее, а даже не взглянула на страницы и задумалась.

По лстниц раздались дробные шаги бгущаго человка.

– Пожалуйте къ бабушк! – бомбой влетла толстая румяная горничная.

– Зачмъ? – спросила Вра.

– He знаю-съ. Должно быть, къ гостю: гость къ бабиньк пришелъ, Салатинъ Николай Васильевичъ, чай въ столовой кушаютъ… Пожалуйте-съ…

Горничная улетла, шумя накрахмаленнымъ платьемъ, и что то напвая.