Самвэл

На лице Меружана мелькнула растерянность, и он поспешно отвернулся, чтобы хозяин не заметил его волнения. «Княжьи...» — подумал он оторопело. Итак, он попал к собственным пастухам! Стада были «княжьи», то есть принадлежали княжеской семье Арцруни. Пастух, как видно, не знал своего господина в лицо, но ведь среди его товарищей вполне могут найтись и такие, которые узнают князя. Меружан отодвинулся поглубже в темный угол.

— Убери-ка светильник подальше, — попросил он, — А еще лучше — повесь его снаружи: глаза режет от яркого света. Скоро и без него светло будет, уже луна вышла.

Пастух исполнил пожелания гостя и отправился хлопотать об ужине. Он был, очевидно, главным среди пастухов. Те сразу же зарезали молодого барашка и развели неподалеку от шатра огонь, чтобы испечь свежего хлеба. А их старшой вернулся назад, чтобы не оставлять гостя одного.

Меружан тем временем лихорадочно размышлял: выходит, он попал в ловушку и рука провидения отдала его во власть простодушных пастухов, которые отличались особой добротой и тем нетерпимее были ко всякому злу. Князь, господин — все это ничего не значило для них если он сворачивал с пути, указанного Богом. Но Меружан любил искушать судьбу и с интересом ждал, чем кончится эта горькая ее шутка.

— Сядь, — снова обратился он к пастуху. — Ты сделал свое дело, теперь можно и посидеть. Как тебя зовут?

Пастух так и не осмелился сесть, находясь под одной кровлей с высокородным гостем; гордый и довольный, он устроился снаружи, у самого входа, и ответил оттуда:

— Ты пожелал узнать мое имя, господин? В церкви нарекли Манеч, а так все зовут Мани.

— Я тоже буду звать тебя Мани, так лучше. Скажи мне, добрый Мани, а где теперь твой хозяин? Что слышно о Меружане?

При этом имени на дочерна загорелом лице пастуха появилось угрюмое выражение, и он ответил, стараясь не выказывать своего волнения.

— Не знаю, благородный господин. Тебе лучше знать, где он и что делает. В наши глухие горы новости доходят редко. Ате, что доходят — горькие вести, ох, горькие... душу ранят.

Видно было, что преданный слуга не хотел перед членом другого знатного рода, перед чужаком, порочить своего князя, тем более, что он слышал о нем немного, да и это немногое было неутешительно.

Мани было на вид лет шестьдесят, но он был еще юношески бодр и легок в движениях. В горах Васпуракана пастухи поддаются старости, лишь перешагнув за сотню лет. Это был человек крупного сложения, с крупными чертами лица, говорившего о натуре простодушной и сильной, и только в глазах его таилась какая-то непонятная печаль.

— А ты Меружана когда-нибудь видел? — спросил гость.

— Видел, как не видеть, — невесело отозвался пастух. — Тогда он был совсем молодой, усы только еще пробивались. Потом он уехал в Персию, и там этот нечестивец, царь персидский, сбил его с толку... А после, тому уже немало времени, видеть его не доводилось.

— Эти стада — все его?

— Все его, господин. Звезды на небе — и те сосчитать можно, а стадам его счету нет. Здесь вот пасутся только отары овец, и каждая — одной масти и одной породы: черные отдельно, белые отдельно и другие масти тоже так же. А перевалишь через гору — там козы пасутся, и тоже стада подобраны по масти и по шерсти. А туда дальше, к Ервандунику, табуны его коней, мулов и ослов — все как на подбор, один к одному. А еще дальше пасутся его быки, коровы и волы. А если еще дальше, так там, на берегах Тигра, в Джермадзоре, в болотистых зарослях пасутся стада его буйволов. Одним словом, чего там долго говорить — от Зареванда до Кордика и оттуда аж до самого Ванского озера — везде только стада Меружана. Бог его всем одарил в изобилии, ничем не обделил, а вот он не очень-то возблагодарил творца...

При последних словах голос старика явственно задрожал.

— А он приезжает посмотреть свои стада?

— Ни разу не был. Да он и сам не знает, сколько у него чего. Он чуть не с пеленок все воюет и хозяйством не занимается. Вот отец его покойный, тот был не такой! Каждый год, бывало, как осень настанет — приезжает. Ну, а уж мы овец-то вымоем, вычистим, стада показываем чистые, белые, как снег. А он смотрит да Бога благодарит. Вот в этом самом шатре не раз и не два доводилось мне его потчевать. Сядет, бывало, и с удовольствием отведает пастушьего хлеба-соли, хоть у нас и без разносолов.

— А теперь кто ведает всем этим богатством?

— Старая княгиня. Дай Бог ей долгой жизни, чтобы не оставляла нас своим попечением. Ума у нее — палата! Как помер старый князь, она и стала заправлять всеми делами. Приезжает — все осмотрит, порадуется, порасспросит обо всем. Не только всех пастухов знает — как зовут, кто и откуда, а даже и овец-то многих помнит. Знает, какая какого возраста, какой приплод дает. Она тоже меня Мани зовет. А ведь слуге приятно, когда хозяева его знают и по имени кличут. Меружан — тот не такой, случись мне пройти мимо него, даже и не узнает, кто я и что я, а ведь вот уж сорок лет на его стада жизнь моя уходит. Сорок лет — не пустяк, благородный господин.

— А на что ему столько скота?