Самвэл

— И ты еще спрашиваешь, благородный господин?! — воскликнул пастух, и улыбка мелькнула в глубоких складках его доброго обветренного лица. — Да ведь что ни неделя — сто лучших баранов посылаем на княжью кухню. Знаешь, сколько там человек каждый день накормить надо? Что ни день, несколько сотен за стол-то садятся! Опять же и масло, сыр, простоквашу — все отправляем к княжьему столу. Они ведь еще и дарят, бывает, разным людям, бедным раздают, жертвы приносят. Бог им столько дал — как ни трать, не убудет.

Пока неузнанный хозяин и его пастух коротали время за дружеской беседой, луна уже взошла довольно высоко над горизонтом и залила своим дивным светом мирно спящие в безмятежной тишине предгорья. Недалеко от шатра, в багровых отсветах огня, видны были другие пастухи, сидевшие вокруг костра. Одни жарили на вертелах мясо, другие пекли свежий хлеб, а сами тем временем переговаривались, шутили и обменивались замечаниями о ворсиранском госте.

Ворсиранцы отличались своеобразными, странными для других обычаями, и все смешные истории, какие только создавались в народе, относили на их счет. Один из пастухов как раз и рассказывал такую побасенку:

— Пришли как-то двое ворсиранцев в гости. Хозяйка смешала черных букашек с черным изюмом и подала на стол. Букашки пустились наутек. Тут один ворсиранец и говорит другому: «Сначала давай этих, которые с ногами, съедим, пока безногие спят».

Все захохотали. Потом каждый в свою очередь начал рассказывать, что слышал и что знает; время от времени то один, то другой вставали, подходили к шатру и издали с любопытством поглядывали на ворсиранского гостя, словно проверяя, насколько верны их побасенки.

Ужин оказался лучше, чем ожидал Меружан. Перед ним поставили на деревянном подносе свежую простоквашу, сыр, две головки лука, а шашлык приносили прямо на вертелах, с пылу, с жару, и когда мясо кончалось, приносили еще. И этот человек, который занимал некогда самое почетное место за столом армянского царя, которого за трапезою сажал рядом с собой царь царей Персии, никогда еще не ел с такой охотой и удовольствием, как за непритязательным столом своего пастуха. У добродушного Мани нашлось даже вино. Накрыв на стол, он отошел в угол, разгреб руками мягкую землю и вытащил глиняный кувшинчик.

— Я всегда закапываю вино в землю, — сказал он. — Так-то оно лучше: и не согревается и не киснет от жары.

Меружан попросил пастуха разделить с ним трапезу. Мани согласился с большим трудом.

— Это для меня чересчур большая честь, благородный господин. Ну да ладно, пусть и старик Мани погордится перед людьми, что раз в жизни сидел за одним столом с княжеским сыном.

Он сел и поставил рядом с собой кувшин с вином.

Первую чашу Меружан выпил всю до последней капли. Увидев это, Мани начал пить сам и чаще подносить вино гостю. Когда они осушили не одну чашу, пастух спросил:

— Скажи, благородный господин, что слышно о Меружане? Ты живешь в большом мире, знаешь, что на свете делается, и хорошее и плохое. Мы оторваны от мира и не знаем, что и как. Верно ли то, что говорят?

— А что говорят?

— Да как сказать... Ты-то лучше знаешь, благородный господин... язык не поворачивается повторять.

— Я тоже ничего толком не знаю, добрый человек. Много чего говорят... не знаешь, чему и верить. Знаю лишь, что Меружан вот-вот вернется и, наверно, станет армянским царем.

Иссеченное морщинами лицо пастуха совсем помрачнело: последние слова, вместо того, чтобы обрадовать — ведь его хозяин и князь станет царем — наоборот, еще более огорчили его.

— Нехорошо это! — сказал он грустно. — Против Божьей воли... Царь — это царь, а князь — это князь. Бог наказал бы меня, вздумай я стать Меружаном. Я его пастух и должен довольствоваться своей долей.

— Но предки Меружана были царями! — прервал его гость.

— Этого я не знаю, были или не были. Может, и были. А только чем он и так-то царя хуже? В своей стране он и есть царь. От Аракса и до Ванского озера — все это его владения. Разве ж у царя Аршака столько земли? Я много ездил, господин мой, и во многих местах побывал. Видал табуны царя Аршака, видел и отары его овец — не только половины наших, но и поло-вины от половины не наберется. Видал я и охотничьи угодья царя Аршака, опять же далеко им до наших! Так чего ж не хватает Меружану? Зачем он идет поперек воли Божьей, грех берет на душу, да и на всю страну... Горько это, ох, как горько, господин мой... Одна надежда на Господа Бога; может, смилостивится над нами, отвратит князя от зла и направит на путь истинный.

С этими словами он налил себе вина, поднял глаза к небу, прочитал молитву и осушил чашу, словно хотел погасить огонь, который жег его сердце.

Меружан был взволнован. Глухие укоры совести зашевелились в его душе.

Пастух тем временем снова наполнил чашу и протянул ее гостю: