Самвэл

В огромных очах царевны вспыхнуло пламя гнева. Она ничего не ответила Меружану, даже не удостоила взглянуть на него, но оттолкнула меч ногой и обратилась к персидскому военачальнику.

— Как тебя зовут?

— Аланаозан, твой покорный слуга. — склонился в поклоне перс.

— О Аланаозан! Именем царя царей, моего брата, повелеваю тебе: удали отсюда этого человека! — она с отвращением указала на Меружана Арцруни. — Он не смеет видеть моего лица! Вели приготовить паланкины, я и армянская царица едем в Тизбон, к моему брату.

Персидский военачальник дважды поклонился в знак повиновения.

— Все будет исполнено, как повелела госпожа.

Меружану показалось, что весь дворец рухнул и он погребен под обломками. Удар был силен, и рана неисцелима. Князь до того растерялся, до того утратил обычную величавость, что даже не нашел слов, когда персидский военачальник, его подчиненный, взял его за руку и вывел из зала.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Царица взглянула на Меружана — и ей стало его жалко... На следующий день армянская царица и персидская царевна под охраной Аланаозана выехали в Персию. Обе прислужницы последовали в изгнание за своей госпожой.

Девять дней и девять ночей персидское войско грабило сокровищницу царя Аршака и богатства армянской знати, погибшей от голода и мора. Разграбив все, что можно, персы сожгли великолепный Артагерс.

I УТРО АРАРАТСКОЙ ДОЛИНЫ

И тогда Меружан Арируни и Ваган Мамиконян начали разрушать города и угонять в плен жителей... и собрали всех пленных из края в край, из земли в землю и согнали в город Нахичеван, где стояли их войска.

Фавстос Бюзанд

Было утро, светозарное утро Араратской долины.

Первые лучи восходящего солнца заливали снежную вершину Арарата таким ярким розовым сиянием, что оно слепило глаза. Серебряный венец Арагаца был еще скрыт от взоров. Гора была окутана снежно-белым туманом, как стыдливая невеста, скрывающая лицо под покрывалом. Зеленая долина, окропленная жемчужной росою, отсвечивала нежнейшими радужными переливами. Веял легкий ветерок, улыбались цветы, мерно, словно дивное зеленое море, колыхались высокие травы.

О, до чего прекрасно было это утро!

Птицы весело порхали с куста на куст, разноцветные бабочки мелькали в воздухе, словно пестрая россыпь ярких цветов, белый красноногий аист, плавно помахивая широкими крыльями, спешил к болотистым зарослям в пойме Аракса, ручные олени, пугливые дикие газели и серны, покинув чащу заповедного Хосровского леса, безбоязненно и беззаботно резвились на окрестных лугах.

Не было видно только человека.

Обычно, едва наступало утро, звуки серебряных труб, звонкий лай борзых и ржание гордых скакунов нарушали утренний сон зверей в их логовищах. Свирепый вепрь в ужасе бросался в камыши, лохматый медведь искал себе безопасного убежища. На сей раз ничего этого не было — не видно было знатных юношей, чьи охотничьи забавы так оживляли эту, изобилующую всевозможной дичью, долину.

Обычно, едва наступало утро и пернатые певцы встречали рассвет приветственной песней, ей вторил голос трудолюбивого поселянина. Сверкал серп, кипела работа, падали под рукою жнеца золотые колосья, и обильный урожай щедро вознаграждал земледельца за его нелегкий труд. На сей раз не было окрест ни жнецов, ни пахарей. Созревшая нива стояла несжатой, и праздная соха бесцельно лежала на неконченной борозде.

Обычно, едва наступало утро, с первым ударом церковного колокола просыпался и пастух. Блеяние овец, мычание коров наполняли радостным оживлением зеленые долины. На сей раз не было окрест ни пастухов, ни стад. Лишь кое-где по горам и долам одиноко, словно дети, потерявшие родителей, бродили осиротевшие ягнята и, казалось, сами искали своих пастухов.

Обычно, едва наступало утро и всходило дневное светило, первые его лучи уже заставали за работой юных поселянок. В своих красных, желтых, голубых платьях они, словно красные, желтые, голубые цветы, мелькали в яркой зелени садов и огородов. Девушки пели за работой, и сладкозвучный соловей вторил их радостной песне. Но на сей раз не было видно и этого прелестного украшения неустанных сельских трудов. Сады лишились обычного ухода, огороды потеряли своих милых работниц.

Солнце всходило на небеса, и чем выше оно поднималось, тем сильнее вся обширная Араратская долина, подобно огромной кадильнице, источала благоуханную свежесть раннего утра. Вся она курилась, исходила ароматами и влажно дышала. Деревья и травы, усеянные капельками росы, возвращали небесам полученные от них жемчужные россыпи.

Курились и села, тесно лепившиеся друг к другу по всей долине. Вот только дым, висевший над ними, ничем не напоминал тот мирный, голубоватый дымок, который вьется по утрам над мирными кровлями сельских домов. Этот дым черной тучею стелился над землей, окутывал села плотной пеленой, и время от времени сквозь нее прорывались языки пламени.

Дымились и большие города. Дымился Двин, дымился Арташат, дымился Вагаршапат, дымился Эчмиадзинский собор. И лучезарная красота Араратской долины меркла, тускнела за этой тяжелой черной завесой.