Самый большой подонок

Минуту спустя из-за портьеры в дальней торцовой стене медленно вылупился ещё один гуманоид, который, как говорят в народе, был поперёк себя шире и имел такую огромную колокольную морду, что я не взялся бы обгадить её и за трое земных суток. Гуманоид направился к моей клетке, сопя как уклоняющий от регулярного лечения сифилитик со стажем и с трудом переставляя толстенные херобразные ноги, которые ему приходилось разводить в стороны, дабы внутренние поверхности его слоновьих бедер не тёрлись друг о друга, мешая ходьбе. Остановившись в двух шагах от сцены, обряженный в униформу охранника гуманоид извлёк из кармана мятый и замызганный носовой платок и долго вытирал красную, как кусок кровяной колбасы, потную физиономию. Потом он промокнул затылок и машинально потянулся к насквозь пропотевшим подмышкам, но вовремя одумался и спрятал свою грязную половую тряпку назад в карман. Задыхаясь как хронический астматик, бывший тут за старшего охранник уставился на меня и негромко просипел:

– Встать!

Я остался сидеть, нагло заглядывая в его крохотные поросячьи глазки и вынужденно обоняя распространяющуюся от него потную вонь, которая сделала бы честь любому байпасовцу. Огромным пузом толстяк почти доставал до прутьев клетки, и мой правый «свинокол» рефлекторно задёргался, с великим трудом удерживаясь от того, чтобы не пнуть этот гнилой арбуз.

– Встать, я сказал! – повысил голос толстяк, непроизвольно сжимая в кулаки короткие волосатые пальцы.

Я нехотя поднялся и как идущий по Большому Эллипсу заправский клиент обхватил обеими руками холодные железные прутья и со скучающим видом приготовился внимать толстожопой свинье с явно бараньими мозгами. К счастью, этот потный боров оказался на удивление краток – видимо, из-за очень мешавшей ему одышки.

– Ты Ольгерт Васильев по прозвищу Лохмач, непостижимым образом удравший с Эстафеты? – спросил он.

– Да, – охотно признал я.

– Сейчас с тобой будет говорить Определитель, – будничным тоном сообщил охранник и, не дожидаясь ответа, проследовал в партер.

В партере толстяк выбрал стуль покрепче, подтащил его поближе к подиуму, поставил на одну линию с креслом метрах в трёх от него и тяжело плюхнулся на предсмертно застонавший под ним, как мальчик под старым педерастом, стульчик. С трудом пристроив щиколотку одной ноги на колено другой, он застыл как изваяние.