Самый большой подонок

Люди придумали множество изощрённых софизмов, рекою слов плавно обтекающих неприступные утёсы сакраментальных вопросов «Как?» и «Почему?». Страусиная политика в осмыслении места человека во Вселенной не может не вносить разлад в собственное мироощущение человека, поэтому возникает соблазн определить жизнь как способ существования этого разлада (!). Большинству людей жизнь внушает уважение и глубокое благоговение — ведь это их собственное существование и развитие! Однако директор ДБ Гарольд Борисович Смершев с присущей людям почтенного возраста грустной улыбкой частенько цитирует безымянного мудреца, полагающего, что Жизнь и Вселенная существуют только для того, чтобы любым способом увековечивать самих себя. Впрочем, Шеф и сам горазд на подобные афористические высказывания — он тот ещё провокатор и мудрец…

Я был выведен из философической нирваны невнятными звуками, не вязавшимися с видом стремительно проносящейся мимо меня воды. Звуки ассоциировались с неторопливым диалогом, интонационно соответствующим схеме разговора, когда один собеседник что-то доказывает, а его визави, настроенный более скептически, не соглашается с первым, советуя не спешить, подождать и не делать того-то и того-то. Язык, на котором вёлся спор, был незнаком мне, и я пришёл к выводу, что на варианте «проверка Исполнителя на вшивость силами сотрудников ДБ» можно поставить крест.

Словно в подтверждение моей догадки вода вдруг зашумела оглушительным водопадом, а ее светло-зелёную толщу заполнили мириады крохотных кавитационных пузырьков. Стенки водяного столба начали рассыпаться, одновременнó отодвигаясь, пока я, живой и невредимый и совершенно сухой, не обнаружил себя стоящим на овальной платформе приятного светло-зелёного, как схлынувшая куда-то вода, цвета.

У края платформы, рядом с выраставшей из кремового пола урной, стояли два человекообразных существа в скромных, убийственно унылых костюмах — непременной принадлежности наших земных чиновников, «думных дьяков», олигархов, бюрократов и всевозможных «кувшинных рыл», в изобилии населяющих в том числе и наш Департамент Безопасности и прочие бесчисленные департаменты России. Вид у незнакомцев был как у людей, которых прервали на полуслове, хотя, надо полагать, именно они и пригласили меня к себе и должны были подготовиться к моему появлению. Наверное, назначенное рандеву было для них проходным, рутинным. И всё же крохотная искорка интереса зажглась в их скучных водянистых глазах, когда я обменялся с ними взглядами.

Один из гуманоидов, постарше и повыше, имел тот же тип лица, что и ликвидированный мною Главный Бабуин. Его прическа, вернее, её остатки, точь-в-точь повторяла усечённую спереди «тонзуру» господина Определителя. И всё же этого скудовласого папашу нельзя было спутать с приведённым к полному финишу хитрым лисом.

Второй человекообразный был ниже и коренастей. Череп его, украшенный свежим меридиональным шрамом, выглядел таким безнадёжно лысым, будто задолго до смерти владельца был обклёван кладбищенскими воронами и высушен полуденным погостовским солнышком. Если на первом скверно пошитый костюм ещё кое-как смотрелся, то на коротышке он сидел как списанный скафандр на поддатом звездолётчике. Вдобавок Господь наградил коротышку чересчур длинными для его росточка руками, и они торчали из обшлагов плохо сидящего пиджака как лапы циркового шимпанзе, для смеха обряженного в униформу шпрехшталмейстера.

Оба с первого взгляда не понравились мне. Они выглядели помятыми, будто их достали вместе с жёваными костюмами из окованного железными пластинами бездонного бабушкиного сундука. И запах от обоих исходил сундуково затхлый, нафталинный — запах понапрасну загубленной молодости да, пожалуй, и всей жизни.

За спинами незнакомцев раскинулось безбрежное пространство, заполненное едва заметно шевелящимся голубовато-зелёным туманом, но я чувствовал, что мы находися не на воле, а в грандиозном по размерам закрытом помещении. Своды его терялись в вышине. Дабы окончательно убедиться в искусственности сооружения, я на секундочку обернулся через плечо. Глаза мои встретились с тем же самым слабо колышущимся туманом безбрежного пространства. Я успел рассмотреть вдалеке неясные контуры колоссальных, не поддающихся описанию конструкций. Циклопические агрегаты располагались по всему периметру безграничного помещения. Тёплый влажный воздух был пронизан их едва слышимым отдалённым гулом. В этом гуле ощущалась скрытая организованность — нечто вроде музыкальной гармонии, и шестое чувство подсказало, что невероятных размеров механизмы суть одна-единственная поражающая воображение машина.