Самый разыскиваемый вампир

— Отпусти ее, — прорычал кто-то, и Баша повернулась, чтобы посмотреть на человека на лошади с длинными, прямыми, грязными светлыми волосами и уродливыми желто-золотыми глазами. Это был Леониус Ливий, хотя тогда она этого не знала. Он напугал ее с первого взгляда, и она смотрела на него широко раскрытыми глазами, пока темноволосый мужчина на лошади рядом с ним не подъехал и не наклонился, чтобы поднять ее и посадить на лошадь перед собой. Повернув ее лицом к себе, Абаддон оглядел ее и сказал: — Если я не ошибаюсь, этот маленькая бессмертная — Аржено. У нее серебристо-голубые глаза Аржено. Я прав, малышка? Ты — Аржено?

Баша смотрел на него, отказываясь говорить. Но он не нуждался в ее словах. Он легко прочитал ее мысли. — А, маленький Баша Аржено. Давно потерянная дочь Феликса, только что вернувшаяся в семью. Слова прозвучали легко, но в его глазах было выражение, которое напугало ребенка, которым она тогда была.

— Дивина?

Голос Маркуса вырвал ее из воспоминаний, и она заставила себя криво улыбнуться. — Я была должным образом вознаграждена за свою глупость. Группа людей, на которую я нарвалась, была Леониусом, его сыновьями и его правой рукой Абаддоном. Они схватили меня и отвезли в свой лагерь… И там я прожила год.

Маркус выругался. — Он пытался создать армию своих сыновей. Он пытал и насиловал любую женщину, которая попадалась ему в руки, смертную, бессмертную и без клыков.

— Да, я знаю, — коротко ответила она, и он побледнел.

— Он этого не делал…?

Дивина смотрела на него, не мигая, и он покачал головой.

— Но ты была еще ребенком. Всего одиннадцать лет.

— Мне исполнилось двенадцать через неделю после похищения, — сказала Дивина, чувствуя себя такой же опустошенной, как и ее слова… чего она совсем не понимала. Первые двести-триста лет она проливала по этому поводу потоки слез, но, в конце концов, выплакалась. Когда Дивина смогла вспомнить это без всякой эмоциональной реакции, она думала, что наконец-то пережила этот период своей жизни. И все же сейчас ей пришлось эмоционально отключиться, чтобы избежать ярости боли, стыда и ужаса.

— Первые два месяца были невыносимы, — неожиданно для себя произнесла Дивина, и хотя она была удивлена, услышав эти слова, они были правдой. Леониус не был клыкастым, что означало именно то, как это звучало. Пока он был бессмертен, у него никогда не было клыков, чтобы питаться ими. Он должен был резать своих жертв. Подобно бессмертным, он мог контролировать разум своей жертвы и не позволять ей чувствовать боль от пореза, если бы захотел, но разум Леониуса был болен и искажен до неузнаваемости. Он наслаждался страданиями других. Он резал и резал, резал и резал на куски смертных, которыми питался, питался их агонией, как и их кровью, пока не выпивал их досуха. Но в то время как это было плохо для смертных, это было хуже для бессмертных, потому что он не мог питаться их кровью, поэтому эти порезы были чисто для удовольствия. По крайней мере, смертные могли умереть и сбежать от него. Бессмертные исцеляются… а потом он начинал все сначала, насилуя, Режа, насилуя, отрезая, иногда медленно отрезая конечность почти полностью, просто чтобы посмотреть, заживет ли она и снова срастется.

— Но потом я научилась не подпускать его к себе, — выдохнула Дивина.

— Отгородиться от него? — спросил Маркус, прищурившись.

— Он наслаждался болью и страданиями. Я думала, если перестану давать ему это, он устанет от меня и просто убьет меня, — призналась она. Поэтому я попыталась отгородиться от него. В конце концов, мне это удалось.

— Это то, что ты сделал со мной? — тихо спросил Маркус, и когда она моргнула и посмотрела на него с удивлением, он сказал: — В конце, как раз перед тем, как я потерял сознание, ты как будто внезапно исчезла.

Дивина сглотнула и торжественно кивнула. — Да. Я пыталась использовать ту же технику с тобой. Я не хотела терять сознание.

— Ты хотела не спать и связать меня, — сухо сказал он и обиженно посмотрел на свои связанные запястья. — И очевидно, это сработало.

— Вообще-то нет. Не так хорошо, как я надеялась, — призналась она. — Я оставила его слишком долго, прежде чем закрыться, и я ненадолго отключился.

Маркус лишь слегка смягчился, но неохотно сказал: — Ты научилась отгораживаться от него. Сомневаюсь, что он был доволен.

— Нет, — признала Дивина. — Не было ничего веселого в том, что он не чувствовал моих страданий. Но вместо того, чтобы остановиться, он, казалось, удвоил свои усилия.

— Прости, — тихо сказал Маркус.

— К счастью, прежде чем он устал от этого и убил меня, я забеременела.

Маркус напрягся. — Твой сын…

— Да, Дамиан — сын Леониуса Ливия I, — устало ответила Дивина.

— Дамиан, — выдохнул он с видимым облегчением и нахмурился. — Ты говоришь «к счастью», как будто это хорошо? Я имею в виду, некоторые женщины…