Санньяса или Зов пустыни

Претендент также может вспомнить призыв к скитальческой жизни, который получил Авраам (Быт. 12:1): «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе»; или зов Илии, великого пророка Ветхого Завета — отправляться в пустыню к Хориву, горе Господней (1 Цар. 19).

Эта евхаристия станет также и знаком великого исхода за пределы всех знаков. Действительно, в христианском понимании евхаристия — это та исключительная жертва (яджня), которую Христос, Сатпуруша, Подлинный Человек, барнаша[134] или Сын Человеческий, однажды за всех (ἐφάπαξ) и на все времена принёс Богу, заключив в ней все предыдущие жертвы и подношения, на протяжении веков совершённые людьми в бесчисленных и разнообразных символах и знаках. В своём совершенном подношении Себя как Ади‑Пуруши (изначального, совершенного Человека) он ушёл, как считал Сам и те, кто верил в Него, за завесу, которой было его тело (ср. Евр. 10:19‑20), и достиг лона Отца, гухи, которая есть и глубочайший центр всего сущего и одновременно лежит за пределами всего (cp. Кол. 3:1 и далее) ‑

Эту тайну славы и бессмертия,

Сокрытую в глубине сердца и в вышине небес,

Которой не достичь через ритуалы,

Или через продолжение рода,

Иль заплатив своим богатством:

Может обрести лишь тот,

Кто отказался от всего.

(Маханарайяна Упанишада

, 12.14)

Совершенная жертва Христа Сатпуруши — это абсолютное отречение от Самого Себя за пределами всех знаков, поскольку в качестве подношения Богу и людям Он полностью жертвует[135] своим шарирам. Разве это не тайна истинного яти? Таким образом, евхаристия для христианина содержит в себе всю суть праджапатьи — яджни, через которую человек оставляет всё, чем обладал ранее; всю суть агни, через который будущий санньяси прощается с ритуальным огнём и заставляет внешний огонь влиться в свою внутреннюю прану; всю суть ашташраддхи, в которой он в последний раз преподносил бы пинда за своих предков и даже за самого себя; и, наконец, всю суть вираджа‑хомы, через которую он должен выйти даже за пределы трёх гун, из которых состоит его тело. И теперь, свободный от всех помех и привязанностей, он может в абсолютной истинности принести свой обет санньясы. Для христианского претендента его участие в евхаристии и сакральное причастие станут его личным обязательством, через которое он свяжет себя с уходом «за пределы», или, скорее, они сами станут его действительным и подлинным переходом к эсхатону (концу времён, трансцендентной Реальности[136]) в абсолютном отречении от самого себя, в котором он забывает даже о принесённом даре.

Жертва Иисуса означает приношение Себя ради всех людей, которое в евхаристии обозначается даром его тела в виде пищи и его крови в виде напитка — тайной, предугаданной в Упанишадах, где каждое существо должно быть аннам и мадху, пищей и мёдом, для каждого другого существа (см., например, Брихадараньяка Упанишаду, 2.5). Разве не в этом смысл обета абхаям (бесстрашия), этого обязательного признака санньяси?

Проведённая в таких обстоятельствах евхаристия имеет особенно сильное эсхатологическое значение. Это окончательный знак, который предвещает пробуждение за пределами всех знаков.

Погружение санньяси в Гангу в процессе дикши не может не напомнить погружение Иисуса в воды Иордана, то есть Его крещение Иоанном (греч. βάπτισμα — «погружение»). И так — раскрытая тогда тайна может быть обнаружена и в той новой реальности, которую символизирует происходящая сейчас дикша. Ибо, выйдя из вод, Иисус увидел, что небеса разверзлись и разделение между небом и землёй, между человеком и Богом разрушилось, когда снизошёл Святой Дух и заполнил Собой всё пространство (акаша‑брахма). И затем из небесной гухи раздался голос: «Ты — Сын мой» (Лк. 3:21‑22). Эти простые слова, с которыми в прошлом Господь часто обращался через пророков к народу Израиля (см. Исх. 4:22; Пс. 2:7), теперь пронзили сердце Иисуса до таких глубин, которых не мог себе представить ни один иудей, каким бы он ни был святым. И Иисус ответил — «Авва» (Отец), используя слово, которое в арамейском (языке, которым говорил Иисус) употреблялось лишь в отношении к своим кровным родителям. Такое выражение «Сын — Отец» в семитском контексте — ближайший эквивалент «таттвамаси» или «ахамбрахмасми», которые во время дикши Дух произносит устами и сердцем гуру и ученика за пределами всей двойственности.