Санньяса или Зов пустыни

Пробуждение (прабодха) Иисуса после Иордана оставило неизгладимый след на всём его сознании и всей последующей жизни, всех словах и поступках. И прежде всего именно этим Он стремился поделиться со своими учениками в их крещении (погружении) в Духе и в Огне. В его Преображении полнота его славы как Человека (теджомайя‑пуруши) проявилась для избранных учеников даже внешне. Теперь и сама смерть не могла отныне помешать его пробуждению. В день Пасхи Иисус явил себя во многих человеческих обличиях для тех, кто ещё нуждался в доказательствах того, что Он жив. А в пятидесятницу и впоследствии Он продолжал делать своё присутствие ощутимым во всём многообразии проявлений Духа. Были, однако, и те, кого Он избрал быть не столько глашатаями его слова или видимыми носителями его Духа в мире, сколько просто быть, как и Он Сам[137], в окончательной тайне своего самоосознания. Именно это Он провозглашает в Вознесении, махапрастаханам, великом исходе[138] за пределы всех лок и всех знаков в гуху Отца, которая гласом была открыта над Иорданом и на горе Преображения, в глубинах сердца и высочайших небесах[139], в адвайте, недвойственности Духа, в которой Бог есть всё и во всём вовеки[140]:

Выйдя за пределы всех миров и всех существ,

Вне пространства и небесных чертогов,

Владыка всего сущего, перворождённый Истины,

Самим собой достиг Себя

(Маханарайяна Упанишада

, 1.18)

Теперь все приготовления исполнены и завершены. Остаётся лишь сам ритуал дикши в совершенной простоте своего символизма. Этим последним знаком завершаются все прочие (cp. τετέλεσται[141]), и он уводит избранного за пределы всего, к окончательному обнаружению самого себя. Все предыдущие благословения соединяются в этом окончательном благодатном даре, после которого остаётся лишь единственная и недвойственная тайна милости и благодати сама в себе. А сам ритуал становится наивысшим символом внутреннего исхода за пределы своего «я» к истинному Я, которое одно может позволить неложно произнести «ахамбрахмасми». Теперь вся жизнь претендента подходит к конечной точке, и его дух, свободный от всех уз, устремляется в бесконечность истинного Я, как это выражено в мантре из Чхандогья Упанишады, которую он вскоре произнесёт. Как сказал Иисус в вечер накануне своего великого исхода: «Вот наступает час… и опять оставляю мир и иду к Отцу»[142].

Гуру и ученик приходят на берег реки — если возможно к Ганге, которая на протяжении многих веков так часто была свидетелем подобных посвящений на своих берегах и праягах. Под ними Вода, Ганга; над ними в небесах Агни, Огонь восходящего солнца; вода и огонь — два священных элемента, словно в дар которым и преподносится весь священный обряд.

Сначала они поют гимн Дакшинамурти, высшему Гуру. Ведь в действительности посвящение сейчас даёт не просто некий человек. Для ученика, в котором воссиял Внутренний Свет, этот человек — лишь манифестация того единственного Гуру, который проявляет себя в любом месте и в любое время, как только сердце распахивается изнутри.

ОМ! Почтение всем гуру!

ОМ! Почтение единственному Гуру!

Сейчас здесь присутствуют все гуру, все пробуждённые, Единственный Пробуждённый, ибо есть лишь одно пробуждение и один Пробуждённый.

Претендент входит в воду по пояс. Он делает глоток (ачамана) святой воды, словно очищая уста, прежде чем произнести великий обет.

Затем, повернувшись к Востоку, он повторяет вслед за гуру слова обета, которые не столько указывают на решение, принятое для осуществления в будущем, сколько отражают то, что истинно в глубинах души уже сейчас и что превосходит и прошлое и будущее:

Я отрёкся от всех миров — этого земного мира, так называемых небес и всех возможных миров между ними; от всех лок и любых мест, где я мог бы найти покой и прибежище (пратиштха) на материальном, мысленном, человеческом или даже духовном уровне. Моя любовь, моё единственное устремление (упасана) лишь к истинному Я, Брахману, который и есть Я.

Я поднялся выше всех желаний — потомства, богатства или какой‑либо локи.

Пусть меня не страшится ни одно существо, ибо во мне же всё берёт начало.[143]