Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

Мужчина только устало поморщился этой наивности и ее просящему тону: как будто в его силах заткнуть рот этому проходимцу! Остается только благодарить Бога, что у самого Клода хватило благоразумия не называть заранее имени Эсмеральды, не то чокнутая старуха всех бы их подвела под монастырь. А надеяться, что его собственное имя останется в тайне, едва ли стоит, даже если она и впрямь разоткровенничалась всего-навсего с одним случайным прохожим. Затворница Роландовой башни покинула свою Крысиную нору – да Париж просто взорвется от этой новости! И у незнакомца должна быть железная выдержка, чтобы не стать единственным и неповторимым источником достоверных сведений об этом удивительном событии. Нет, не стоит мечтать. Скоро вся столица узнает, что вретишница обрела свою утраченную дочь, а вернул ей дитя не кто иной, как сам архидьякон Жозасский, епископский викарий. А ведь не далее, как сегодня днем, он так боялся, чтобы не быть замешанным в скандал с братом, прости Господи, актером! Теперь же это казалось наименьшим из зол – лучше пусть имя их семьи будет опозорено, чем становиться причиной пересудов, косых взглядов и людских толков. Едва ли кто-то решится задавать прямые вопросы – разве что Луи де Бомон или сам король, если сплетни дойдут и до него, – однако это только расплодит самые немыслимые слухи и породит десяток-другой отвратительных домыслов. Впрочем, все это неважно. Лишь бы Эсмеральда осталась в безопасности – остальное не имеет значения. Эсмеральда… Наверное, надо все-таки рассказать вретишнице, к чему готовиться. Плясунья, конечно, как выяснилось, ее дочь, но от этой старухи всякого можно ожидать…

- Сестра Гудула, помнишь, я говорил, что ты уже неоднократно встречала свою дочь?..

- Как тут и забыть, отец мой! Я уж места себе не находила, все перебирала в голове. Да ведь мимо моей келейки много девчонок пробегало – нежто я на всех смотрела?.. Если бы у меня была хоть надежда…

- О, нет, сестра, эту девушку ты точно помнишь, - криво усмехнулся Фролло. – Послушай же, что стало с твоей дочерью. Цыганки, что украли ее, естественно не сожрали твое дитя, как ты всех пыталась уверить. Они воспитали малютку, как свою дочь; она много странствовала в детстве вместе с табором. Этот башмачок ей оставили в память о тебе – не знаю, правда ли думали, что однажды вы встретитесь, или здесь была какая-то другая цель… Теперь мы уже вряд ли об этом узнаем. Между тем, твоя Агнесса выросла в прекрасную юную девушку, вернулась во Францию вместе со своей новой семьей, для которой она – венец, настоящая жемчужина, и они любят ее безмерно. Хотя, я бы даже сказал, не жемчужина, а изумруд… Слушай дальше. Пару лет назад твоя дочь очутилась в Париже, жители которого приняли ее весьма и весьма благосклонно. Хотя и не все из них… Но простым людям она полюбилась своими задорными танцами, чистым голоском, выводящим незнакомые мотивы, удивительными фокусами, которым обучила козу…

Пакетта Шантфлери не смогла сдержать приглушенного вскрика.

- Дочь моя!.. – прошептала она, прикрывая рот тыльной стороной ладонью. – Моя дочь!.. А я, глупая, проклинала ее на все лады – о, горе мне, несчастной! Я все думала, что ненавижу ее со всем отчаянием моего разбитого сердца, в то время как мне следовало любить ее нежнее Мадонны!.. Но простит ли она мне, захочет ли теперь узнать меня?..

- Она хочет, хочет, - заверил священник. – Я рассказал ей, кто ее мать. Она уже простила – она очень добрая девочка. Я объяснил ей, что ты сама не понимала, что говоришь…

- О, спасибо, спасибо, отец мой!.. Как вы добры, как добры!

- Не стоит, - ему даже стало немного неловко, как вору, который возвратил «случайно найденное» чужое добро и вынужден выслушивать благодарности счастливого хозяина.

- Постойте! – вдруг снова обратилась Гудула. – Я помню, ведь это вы сказали мне тогда, в конце весны или начале лета, что ее должны повесить. И я радовалась, проклятая!.. Едва не стала свидетелем смерти собственного дитя! Даже то, что я не знала, кто она, не оправдывает меня… О, как я ругала ее, как гнала!.. А она – всегда кроткая, нежная – испуганно замирала и уходила, ни разу не сказав мне злого слова. О, дочь моя, насколько ты прозорливее, мудрее и добрее своей старой матери! Но теперь все будет по-другому: теперь я буду любить тебя за все те потерянные годы, что мы провели в разлуке. Я слезами своими орошу твои прелестные маленькие ступни, на которые одевала когда-то давно чудесные розовые башмачки… Доченька моя…