Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

Плыть против течения, пусть оно и было здесь слабым и ровным, оказалось вовсе не так легко. Поэтому на лодке архидьякон добрался только до их укрытия, где привязал суденышко на место. Не удержавшись от искушения, тихо заглянул в маленький рыбацкий домик. Эсмеральда все еще спала, подложив под щечку смуглые ладошки и подтянув колени к животу. Мужчина впервые видел ее такой: беззащитной, открытой, по-детски невинной; лицо ее было спокойно, но скорбная морщинка над переносицей не разгладилась даже во сне, отчего плясунья казалась старше своего возраста, точно ей одной была известна некая горестная тайна этого мира. У Фролло защемило сердце от этой картины: он сейчас впервые, кажется, четко осознал, насколько ему необходима любовь этой маленькой чаровницы, и насколько в реальности он далек от нее. Она, прежде не сталкивавшаяся со страстью, не ведавшая дыхания смерти, столько теперь выстрадала по его вине… и все же оставалась прекрасна в своей цветущей юности. Он думал, что изведал все на свете, и единственное, что ему осталось познать – тайну философского камня; однако увидев эту девушку, не смог разгадать ни ее, ни даже своего сердца прежде, чем оба оказались намотаны на колеса безжалостной судьбы. Священник с кристальной ясностью прозрел в этот утренний час всю силу своей любви к этой девочке, этому непорочному ангелу. То, что принимал он за похоть, на деле оказалось чем-то гораздо большим. О, он желал ее, несомненно, даже сейчас; однако желал не с той яростью отверженного, не с неистовством отчаявшегося, как раньше, но с пылкостью влюбленного. Мужчина не отрицал более того факта, что недозволенное священнослужителю чувство исходит вовсе не извне. Это не проклятие, не приворот - это часть его самого, которую для начала нужно просто принять, как данность, а потом уже решать, что делать. Он сражался с внешним врагом, обвиняя цыганку во всех смертных грехах, но не мог одержать победу. Потому что враг был внутри, а смириться с этим было трудно, невозможно. Любовь к женщине в душе того, кто посвятил себя Богу - абсурд!..

Если не видишь врага, обречен на поражение. И Клод не видел, не признавал, не хотел признавать - сражался с призраками и ветряными мельницами. Прежде. Теперь он сдался. Сдался, чтобы одержать верх. Каким бы ни был исход, это будет победа. Впрочем, исход его устроит только один!..

Сейчас, когда гнев не владел сердцем, когда отзвуки борьбы давно затихли даже в самых отдаленных уголках этой смятенной души, когда он не чувствовал ее ненависти, Клод испытывал чувство, прежде им не изведанное. Щемящая нежность едва не выбивала слезу; жажда обладать не опаляла, но лишь обращалась сладким, мучительным беспокойством ожидания; желание защитить это дитя, спрятать от всех бед и несчастий заставляло чувствовать себя тем, кто перевернет мир, ведь вот она – его точка опоры. А еще архидьякон вдруг понял, что он счастлив. В этот миг, когда она спит, а он может просто смотреть на нее и не чувствовать ни мук совести, ни ее отвращения, ни обжигающей похоти, ни гнева, порожденного вечным неудовлетворением и несоответствием реальности мечтам. В эту секунду можно позволить себе передохнуть, не пытаться прогнуть этот несгибаемый и так глупо устроенный мир. Можно просто любить ее. Благо, она в кои-то веки не мешает ему в этом. Так вот что, выходит, делал Квазимодо, неуклюже повиснув над окном в ее келью… Вот чем были для него эти ранние вылазки в предрассветных сумерках… Горбун просто был счастлив.

Фролло позволил себе еще некоторое время постоять вот так, глядя на нее и улыбаясь едва заметной, мягкой, с оттенком горечи и насмешки над самим собой, улыбкой. А потом тихо прикрыл дверь и направился к Собору Парижской Богоматери.

Вопреки его опасениям, Луи де Бомон, похоже, и впрямь решил позволить своему второму викарию погулять еще несколько дней, прежде чем вернуться к непосредственным обязанностям. Поэтому священника никто не тревожил, а ему только того и было надо. Пока епископ был уверен, что строгий монах и алхимик корпит над книгами и котелками, пытаясь исцелиться от неизвестного недуга, ученый колдовал над конопляными «шишечками», пытаясь по рецептам воспроизвести средство, что дарит забвение, отдохновение и покой уставшему разуму.

Разведя огонь в маленькой жаровне, он установил сверху небольшой котелок. Пока вода закипала, мужчина бережно извлек собранные соцветия и накрошил их в тяжелый чугунный цилиндр, который поместил затем в нагревшийся котел. Соорудив, таким образом, водяную баню, Клод выжидал положенные полчаса, вдыхая странный, тяжелый, непривычный запах, поднимавшийся из цилиндра. Никаких особенных ощущений испарения не вызывали; разве что чуть обострились все чувства и как будто прояснилось в голове… Впрочем, это могло лишь показаться и быть вызвано тем простым фактом, что он с большим вниманием прислушивался к собственному восприятию в надежде испытать на себе обещанный античными лекарями эффект.