Сатирические очерки

Предположим, с другой стороны, что вы занимаетесь просветительской деятельностью, что вы – друг правительства и что у вас небольшое жалованье либо вы вовсе его лишены, как бывает нередко. Посудите сами – плохо ли, если вам положат 20 000 реалов годового жалованья или назначат на первое же вакантное место только за то, что вы пишете: «Это не может выйти», что значит в сущности высказать истину столь же непоколебимую, как божий храм. Это – вещь хорошая, и даже очень хорошая. Неисправимые спорщики возражали нам, что подобная предварительная цензура не столь уж хороша как для того, кто написал статью, которая не может выйти, так и для страны, которая могла бы извлечь из этой статьи пользу. Но, во-первых, когда мы выдвигали положение о том, что бывают хорошие вещи, мы не уточняли – для кого; а во-вторых, прибавим, что таков уж в этом мире удел всех вещей, среди которых нет ни одной, которая была бы одинаково хороша для всех. Есть страны, где верят, что совершенство заключается в том, чтобы вещи были хороши для большинства; но есть также страны, где верят в ведьм, и от этого ведьмы не становятся более реальными. Так что оставим этот вопрос, относящийся к числу тех многих вопросов, решить которые нам еще не пришло время, и согласимся только на том, что бывают хорошие вещи.

Договорившись об этом, можно утверждать, что среди этих хороших вещей вряд ли хоть одна могла бы сравниться с полицией. Прежде всего корни ее – в самой природе вещей: своим существованием полиция обязана страху, а страх – столь естественная вещь, что нет человека, который в большей или меньшей мере ему не подвержен; даже если не принимать в расчет тех, кто им заражен с излишком, а таких большинство. Все мы чего-нибудь да боимся: трусливые боятся всего, храбрые боятся показаться трусливыми. И более всего, одним словом, боится тот, кто тщательнее всего это скрывает. А говорю это вовсе не я: еще до меня эту мысль высказал Эрсилья[351] и если хотите точно знать, в двух стихотворных строках, которые, возможно, могли бы звучать лучше, но вряд ли точнее:

Страх осторожному присущ. И храбрым быть —
Не значит не бояться, но страх свой победить.

Полиция, таким образом, имеет славное происхождение. Не будем углубляться в отдаленные эпохи в поисках доводов в пользу полиции. Это было бы бесполезно, ибо это сделали уже до нас: один оратор заявил, что полиция существовала во всех странах под тем или иным именем. Известно, и даже отлично известно, что она существовала в Риме и во времена консульства Цицерона. Трудно установить, под каким наименованием, имела ли она субделегата – во главе и надзирателей – в хвосте; но безусловно она существовала, а раз она существовала в Риме, значит, она несомненно хороша. Если добавить, что она есть и в Португалии, где народ прозвал ее служителей «летучими мышами», то этим уже все сказано.

Государством, в котором полиция достигла наивысшего расцвета, была Венеция; чем, как не полицией, был знаменитый судебный трибунал этой республики? Именно ей обязана Венеция прекрасной свободой, которой она пользовалась в Адриатике и которую столь привлекательными красками нам изобразил на сцене один современный драматург,[352] а в своем романе «Храбрец» – известный романист. Инквизиция была также не чем иным, как духовной полицией. А о том, была ли хороша инквизиция, – спорить не приходится. Все это подтверждает сказанное упомянутым выше оратором, а именно, что полиция существовала во всех странах под тем или иным именем.

Еще одно свидетельство того, что полиция – вещь хорошая, это существование ее не только в Риме и Португалии, но также и в Австрии, а в особенности в той части Италии, которая находится под австрийским владычеством и где даже взять в руки французскую газету в глазах полиции считается преступлением. Так что итальянцы весьма счастливы; им остается только прославлять австрийского императора. А вот еще один пример: это Польша, обязанная своим нынешним счастьем (судите сами, счастлива ли она!) русской полиции.[353] Из факта существования полиции в Австрии и в Польше с очевидностью следует, что она – учреждение либеральное. А если обратиться к тому, что поближе к нам, мы увидим, что во Франции ее учредил Бонапарт, один из наиболее непоколебимых друзей свободы; он любил свободу так сильно, что при первой же возможности лишал этого дара народы, которые себе подчинял. В Испании же полицию утвердил знаменитый завоеватель Трокадеро в 1823 году;[354] именно ее он дал нам в обмен и в качестве возмещения за конституцию, отобранную им у нас: это доказывает, что он верил в то, что полиция по меньшей мере столь же ценна, как конституция. Ясно, что раз он принес стране столько благ, то незачем это и обсуждать.