Савмак. Пенталогия (СИ)

  На глазах у стоявшего поодаль, оглаживая морду коня, Марда, молодые помощники знахаря перенесли Евнону с телеги под пристроенный сбоку к его жилищу, открытый спереди деревянный навес, положили на занимающий всю его средину широкий, сколоченный из толстых некрашеных досок помост, распеленали и переложили её нагое, старательно обмытое служанками после смерти тело в стоящее тут же на помосте большое деревянное корыто.

  Вышедший через пару минут из дома знахарь, проговорив нараспев заклинания, взрезал Евноне острым кривым ножом живот, вычистил из неё все внутренности, засунув вместо них душистые травы и семена, так же, как это было сделано с царём Скилуром, и ловко зашил живот конским волосом. Тем часом, пока один из подручных знахаря помогал ему потрошить покойницу, другой наполнил широкий каменный очаг под открытым небом, в семи шагах от навеса, соломой с её ложа, а сверху положил окровавленные овчины. Старуха-жена знахаря вынесла из мазанки огонь и зажгла солому, потом подошла к навесу, поглядела на покойницу, покачала жалостно головой: "Молоденькая-то какая! Ох, горе, горе..." - и ушла обратно в дом.

  Сделав своё дело, знахарь вынес из-под навеса деревянное ведро с внутренностями Евноны, пробормотал нараспев над быстро разгоравшимся очагом новую порцию молитв и заклятий и вывалил содержимое ведра на охваченные по краям пламенем, густо дымившие овчины. Подручные знахаря вновь завернули заметно полегчавшее тело Евноны в её покрывало. Увидев, что они собираются положить её в свою телегу прямо на голые доски, Мард сбегал, насобирал под росшими за домом на берегу реки ракитами охапку опавших листьев и выстелил ими дно телеги, чтоб его госпоже мягче было ехать.

  Один из помощников знахаря сел с кнутом на облучок, Мард забрался на свою кобылу, и Евнону той же дорогой, так же неспешно повезли домой. Там её опять же через поднятую боковину занесли в ториксаков шатёр, как и прежде окружённый толпою скорбящих женщин. Роняющие без удержу горючие слёзы служанки под присмотром Ашики распеленали Евнону и обрядили в её любимые праздничные одежды и украшения. Затем присутствовавшие в шатре жёны ториксаковых полусотников и десятников вынесли её на руках из шатра (опять-таки через стену) и бережно уложили в изготовленный к этому времени столяром-греком гроб - прямоугольный сосновый ящик, выкрашенный снаружи красной краской, а внутри выложенный для мягкости стружкой и оббитый войлоком.

  Мард опустил за покойницей боковину шатра, чтобы её душа не смогла найти туда дорогу и не тревожила живых. Другие присутствовавшие тут слуги под горестные всхлипы, вздохи и стоны женщин накрыли гроб крышкой, подняли его с земли и поместили в стоящую в нескольких шагах кибитку Евноны, из которой были вынуты все вещи, кроме устилающего дощатое дно полосатого красно-чёрного рядна. Здесь, под охраной посаженной на цепь собаки, Евноне предстояло отныне ждать за плотно задёрнутыми пологами в темноте, холоде и одиночестве возвращения своего мужа Ториксака.

  Между тем, шёл уже пятый день после отъезда Главка на Боспор. Палак со дня скачек сидел безвылазно в царском дворце. Ночи он проводил в непрестанных утехах с четырьмя своими жёнами, вознаграждая себя и их за долгое "голодание", потом отсыпался до полудня и через час-другой устраивал продолжавшиеся до сумерек, обильные едой и выпивкой пиры для братьев, вождей, тысячников, старых отцовских советников и своих молодых друзей - всего с царём в Большом зале пировали каждый день по шесть-семь десятков человек.

  С каждым днём Палак всё больше недоумевал, почему так долго не возвращается Главк. А между тем, кормить томившееся без дела на Священном поле 50-тысячное войско было весьма накладно: ежедневно оно съедало сотни голов скота из царских стад, тысячи выпеченных из царского зерна хлебов, выпивало по четыре сотни амфор вина (скептухи) и тысячи бурдюков пива и бузата (простые воины). Очевидно, Лигдамис был прав, предположив, что боспорцы задержали у себя Главка и всех его спутников, чтобы выгадать время и успеть подготовиться к войне: переправить войска из-за Пролива, вооружить и разместить вдоль Длинной стены горожан.

  - Во всяком случае, я бы на их месте так и поступил, - сказал Лигдамис во время пира на четвёртые сутки после отъезда Главка.

  Палак всё больше жалел о том, что не обрушился на Боспор внезапно, как советовал Марепсемис.

  - Подождём ещё день. Если завтра к вечеру Главк не вернётся, выступаем в поход, - решил Палак и приказал свернуть завтра царский шатёр и обложить скалу Ария 50-ю возами дров. Шесть десятков вождей и вельмож, сидевшие по краю огромного ковра перед покрытым белой бычьей шкурой царским возвышением, ответили молодому царю громкими криками одобрения.

  На другое утро Священное поле загудело тысячами радостных голосов, когда воины увидели, что царские слуги сворачивают походный царский шатёр и обкладывают скалу, близ которой он стоял, вязанками дров, привезенных со склона ближайшей горы - крайней в спускавшемся с юга жёлто-зелёными волнами массиве Таврских гор.