Савмак. Пенталогия (СИ)

  - Ну, хорошо... - Ламах знал по опыту, что лучшим способом прояснить помутившееся сознание и унять похмельную головную боль является утренняя чаша крепкого вина. - Но сперва мне надо... выйти, - сказал он, торопливо натянув на ступни свои "разнокалиберные" скифики.

  - Да, конечно. Кулия, - обратилась, выходя из комнаты, Исигона к восьмилетней дочери. - Раз уж вы уже познакомились, покажи гостю, где у нас отхожее место.

  Когда Ламах вышел из нужника, Олгасий уже ждал его во дворике у входа в дом, держа ладони на плечах стоявшей впереди с кувшином воды и расшитым цветами рушником Кулии, успевшей уже сообщить отцу, что дяденька Ламах хочет на ней жениться. Ответив на приветствие расплывшегося в улыбке хозяина дома и поблагодарив его за гостеприимство, Ламах улыбнулся и подмигнул, как старой знакомой, своей будущей невесте. Ополоснув и вытерев руки, он, прежде чем пройти с Олгасием в дом, взял у не сводящей с него чёрных сияющих глазок девочки тяжёлую глиняную гидрию и жадно припал к её утиному носику. Вернув заметно полегчавший кувшин Кулии, Ламах потрепал её легонько по розовой щёчке и проследовал вслед за нею в дом.

  Кулия с гидрией и полотенцем шмыгнула на поварню, где священнодействовала у очага Исигона с помогавшими ей старшими дочерьми, а Ламаха Олгасий завёл в расположенную по-соседству трапезную. Прелестная юная девушка, зажёгшая перед их приходом расставленные в трёх местах на сбитом из толстых, добела выскобленных досок длинном, во всю комнату, столе заправленные бараньим жиром глиняные плошки, услышав зов матери ("Ну где ты там, Мелана!"), вытянув колечком маленькие розовые губки, дунула на горящую щепку и, стрельнув из-под пушистых чёрных бровей озорными агатовыми глазками на гостя, неспешно скользнула за вороную конскую шкуру, закрывавшую проход на кухню в левой боковой стене. По бокам вдоль стола тянулись прикрытые толстыми полосатыми дерюгами лавки, у дальнего торца стояло широкое деревянное кресло хозяина (точно такое же, как и в комнате гинекономарха, только с мягкой кожаной подушкой на седалище, отметил про себя Ламах), а у ближнего края - стул попроще и полегче для хозяйки.

  - Мы люди простые, привыкли есть сидя, не так, как богачи, - стал оправдываться Олгасий.

  - Да и мы, простые воины, не приучены разлёживать за обедом, - улыбнувшись, успокоил его Ламах, проводив взглядом юную вертихвостку.

  Решительно отказавшись от чести сесть в хозяйское кресло, Ламах устроился на краю лавки по левую руку хозяина. Старшая дочь Хрисиона тотчас внесла с кухни и поставила на стол перед отцом длинношеий расписной кувшин с вином и знакомую Ламаху гидрию с подогретой водой, а шедшая по пятам за сестрой Кулия торжественно поставила перед отцом и гостем по высокому, расписанному цветами по красной глазури скифосу.

  - Прошу простить меня за ночное вторжение, - сказал Ламах, после того как девицы, косясь через плечо на гостя, удалились на кухню.

  - Э-э, пустяки! - расцветил розовощёкое лицо добродушной улыбкой Олгасий, смешивая во вместительных скифосах две трети выданного Исигоной по такому случаю дорогого привозного красного вина с третью воды. - Мы ведь понимаем: проститься по-доброму с товарищами, с которыми, как говорится, пролил не одну котилу пота, прошёл огонь и воду, - святое дело! Ты не будешь против, если мои красавицы составят нам компанию за обедом? Заодно и познакомлю тебя с ними, хотя, я вижу, с Кулией ты уже успел подружиться, хе-хе!

  Ламах, понятное дело, не возражал: в самом деле, соседей надо знать.

  - Ну как, полегчало? - сочувственно улыбаясь, спросил Олгасий, после того как они одним духом выпили до дна за знакомство.

  Похвалив вино, Ламах спросил, не знает ли Олгасий, где его посох. Олгасий ответил, что когда друзья привели его под утро к нему в дом, при нём были только меч и нож.

  - А, ну ладно. Видно, забыл у Мамия, - предположил Ламах.

  - Не беда. Позже пошлёшь гинеконома, он привезёт, - сказал Олгасий.

  Тем временем младшая из дочерей Олгасия, 7-летняя Наида, оттянула в сторону полог и её старшие сёстры стали заносить и ставить на стол блюда с разными вкусностями. Малышня - Кулия, Наида и 10-летняя Сория - сели на одну лавку с Ламахом, правда, ближе к матери; три старшие сестры - 17-летняя Хрисиона, 16-летняя Токона и 14-летняя Мелана уселись напротив. Единственная в доме крепкотелая, русоволосая, некрасивая рабыня лет тридцати, прислонясь сутулой спиной к дверному косяку, застыла в готовности унести освободившуюся посуду и принести с кухни всё, что ещё потребуется. Таким образом, определил Ламах, Олгасий, похоже, был единственным мужчиной в доме среди восьми женщин.

  Хоть Ламаху прежде не доводилось бывать в городской тюрьме (для нарушителей дисциплины у соматофилаков в крепости был свой небольшой эргастул), с Олгасием он не раз пересекался в городе и хорошо его запомнил: у главного тюремщика была слишком запоминающаяся внешность (впрочем, как и у самого Ламаха), к тому же, он - один из немногих, кто передвигался по Пантикапею не на лошади или муле, а верхом на осляте.