Сборник работ. Девяностые

Типичное явление, повальное: в войну люди были нужны, многих повыпускали из тюрем, от людей брали все, что они могли дать, после победы многих, как отработанный материал, отправляли обратно в тюрьмы, мало кто жил по предназначению. У Григоренко — семья 9 человек: ее родители — старики, пятеро детей. Почти у всех иждивенческие и детские карточки. Доживая последние месяцы, верный ленинец Михаил Иванович Егоров чинил соседям обувь и этим зарабатывал для семьи. Зинаида снова шила по ночам. Петр Григорьевич подрабатывал статьями в военных журналах и по своей инициативе писал кандидатскую диссертацию.

В 1962 году опального генерала отправили служить в Уссурийск. Проводы превратились в триумф — вся платформа оказалась заполнена папахами (хотя многие сослуживцы к самому вагону подойти не посмели). «Это тебе Никита не простит», — сказала жена и оказалась права.

Каждое изгнание, каждая акция заканчивались печально для здоровья. Климат Уссурийска оказался губительным для бронхов Зинаиды Михайловны, у нее началась тяжелая астма, местные врачи оказались бессильны снять приступы. У Петра Григорьевича случился инфаркт. После первых 15 месяцев тюрьмы и спецпсихбольниц, когда генерал временно ненадолго был выпущен на свободу, у Зинаиды Михайловны обнаружили рак груди. От рака груди умерла и первая жена Петра Григорьевича — зловещее повторение. К счастью, операция прошла благополучно. После следующего многолетнего заключения в Черемховской спецпсихбольнице здоровье самого Григоренко было просто изуродовано.

«Я говорил о муках заключенных спецпсихбольниц. Но ведь есть еще любящие жены, матери. Кто измерил их мучения? Что переживает та жена, которая знала своего мужа как бодрого, жизнерадостного, энергичного человека и вдруг встречает с потухшим взглядом, опущенными плечами. А потом раз за разом, от свидания к свиданию, видит, как гибнет его интеллект, как уходит навек дорогой образ. Мне трудно представить эти переживания. Я готов лучше сам идти на муки, чем видеть это на жене или детях…»

После заточения в Черемховской больнице Григоренко в сопровождении жены и прапорщика направили в одну из подмосковных психушек. Перрон в Москве был совершенно пуст, прибывший вагон окружила милиция. По путям прямо на перрон въехали две «Волги».

— Садитесь, Петр Григорьевич, едем!

— Нет, не едем, — жестко заявила Зинаида Михайловна. — Пока к вагону не пустят встречающих нас детей и друзей — никуда не поедем.

Оцепление разжали, пропустили. Снова:

— Пора ехать! А для вас, Зинаида Михайловна, места нет.

— Для меня?! — она резко открыла дверцу машины. — Это для кого-нибудь из вас нет места.

Кто-то из старших чекистов начал любезно помогать ей.

— Не обращайте внимания, этот товарищ не в курсе дела. Это место — ваше, а Петр Григорьевич — рядом, в серединочке…

В Ташкенте, после ареста, Григоренко объявил голодовку.

«Сопротивляюсь как могу. Меня снова бьют и душат, вывертывают руки, специально бьют по раненой ноге».

Обо всех угрозах Петру Григорьевичу и издевательствах над ним жена сообщала на Запад, в частности на Би-би-си, «Немецкую волну», «Голос Америки». Она спасала мужа гласностью.

Жена генерала встала у стен Лубянки, защищая не только мужа, но и всех других узников совести. Она писала протесты, заявления, письма в защиту арестованных правозащитников, требовала изменить меру пресечения, предлагала взять узников на поруки, внести за них денежный залог (при ее собственном материальном бедствовании).

Она отбивала (и отбила) мужа в отделении милиции, куда затащили Петра Григорьевича напавшие на него вечером на улице «топтуны». Она помогла бежать Мустафе Джемилеву, несколько месяцев скрывавшемуся от ареста. Вечером он зашел в дом Григоренко, заночевал, а утром пришли с обыском. Зинаида Михайловна прямо во время обыска сунула на кухне Мустафе две пары теплого белья, теплую верхнюю одежду, и тот из окна по верёвке спустился вниз. Она же, Зинаида Михайловна, когда Мустафа сломал ногу, пришла в Институт Склифосовского и из-под носа чекистов увела его из больницы…