Сброд

– Я хотел, чтобы он не бросал нас с мамой. Чтобы он был рядом. Тогда бы маму не подменили, – устало и раздраженно вздохнул Женя.

– Ты же не замечал до седьмого класса, что с мамой что-то не так! – ухмыльнулся Матвей. – Ну да, готовит не так уж и вкусно, но, черт возьми, она прижимала тебя пластмассовыми руками к груди, в которой нет сердца, но разве ее вина в том, что внутри пустота? Она заботилась, насколько может заботиться набор искусственных полимеров. И не упади ты с дерева, быть может, ничего бы и не раскусил. Кстати, мы уже подходим к этому моменту!

Воронец скрестил руки, наклонил голову набок. Падение – резко отвернулся.

– Оу… – шикнул Матвей, потирая ногу. – Ну, тебе еще повезло. О, моя любимая часть фильма.

Женя с экрана неистово вопил, но кино шло немое – это бросилось в глаза. Вот первый выход в школу после падения, вот перекличка, где Воронец стал посмешищем, так и не разобрав даже со второго раза, в чем же дело.

– Почему нет звука? – спросил Воронец.

– Давай уже досмотрим? – не отрываясь от экрана, ответил Матвей. – Немного осталось.

Последние несколько минут пролетели в тишине. Ничего интересного: выпускной из девятого класса и высадка бомжа из электрички в Москву. Проектор выключился.

– Почему нет звука? – Воронец повторил вопрос.

– А ты помнишь хоть один звук до встречи со мной и Волшебной скрипкой? – Матвей лукаво прищурился.

Женя нахмурился.

– Да ладно… – прошептал он, проводя рукой по лбу.

– Ага, – кивнул Матвей, разглядывая ногти.

– Я всю жизнь был глухим? – спросил Воронец.

– И останешься, если покинешь Чертов Круг, – кивнул Матвей.

– Что сделать, чтобы тут остаться? Ты говорил, что выступать, что… Что ты имел ввиду? Этому можно научиться? Если вы научили глухого слышать, значит, и научите тому, что нужно, ведь так? – беспокойно затараторил Воронец.

– Ты был глух и узнал об этом, лишь когда Чертов Круг озвучил для тебя живой и неживой шум. Откуда тебе знать, что до сих пор не калека? Что весь мир имеет орган для чувства, которого у тебя нет от рождения? Не только слух. Все, что ты испытываешь, – далекий гул, бледная тень того, что мы, твари, называем жизнью. Когда будешь среди нас, в Чертовом Круге, пробудится чутье и жажда. Ты, раз ты сидишь здесь, уже прошел пробы.

Матвей кивнул на экран.

– Кормильцу понравилось, как ты рвешь горло в надежде услышать хоть что-то. Ты услышишь и учуешь столько, сколько человек не способен вместить в скудненькое сердце, – продолжал Матвей. – Но должен предупредить, уж таков регламент. Перешагнешь барьер – сожжешь мосты, отдашься Чертову Кругу. Аut vincere, aut mori [1]. Его сила станет твоей, его жизнь станет твоей.

– Ты сам-то что выбрал? – иронично усмехнулся Воронец.

Матвей грустно улыбнулся.

– Я выбрал как бы жизнь, но по-настоящему, – мечтательно протянул Матвей и изменился в лице. – Но если просишь совет – уходи и оставайся глухим.

– Были те, кто отказались? – спросил Воронец.

– Да, – кивнул Матвей. – Разум забывает, но не сердце. Поэтому они всегда приходят как зрители, думая, что видят Чертов Круг впервые.

Воронец поджал губы, уставился на пустой экран.

– То есть, – Женя прищурился, – я никогда не покину это место? Но могу выбрать, по какую сторону барьера окажусь?

– Выбирай осторожно, – предупредил Матвей.

– Я выбрал, – не дав договорить, бросил Воронец.

* * *

Гул возвещал о приближении, о сошествии кого-то со второго этажа. Воронец встал со стальной ступеньки и поднял взгляд. Напротив окна темнел высокий силуэт. Он отсюда, снизу, от основания огромной стальной лестницы, казался высоким. По мере того как человек спускался, свет закатного солнца уже так не резко бил в спину. Воронец смог разглядеть лицо цвета старой выцветшей бумаги. Тонкая кожа обтягивала череп. Прямые, короткие русые волосы казались прозрачной проволокой, сливались с кожей. Гладкий, слегка вытянутый череп казался голым. На него никогда не нарастет мясо. Это был тот тип людей, который даже в детстве не выглядит молодо. На вид можно дать двадцать с чем-то, но если долго вглядываться, хочется добавить: «На момент смерти ему было двадцать с чем-то». Костюм не сидел по фигуре, был и стар, и старомоден. Человек-жердь. Они молча вышли на улицу. Говорить не очень-то и хотелось. Уже зажигались фонари. Вдали у забора собрался народ весьма потерянного вида. Воронец сразу уловил, что никто никого не знает.

– Вас выбрал Чертов Круг. Не я. Вы все мне неприятны, – объявил человек цвета старой бумаги.

«Еще бы ты другое сказал», – подумал Воронец и, скрестив руки, продолжил слушать, не ожидая особенно приятных слов ни в чей адрес.

– Я – Ярослав Черных. Мне посчастливилось стать здешним управленцем, – продолжил тем временем гостеприимный господин в проеденном молью пиджаке. – Сегодня вы, сборище талантов, впервые увидите представление, ведь кому-то из вас придется и самому выходить на сцену.

– Только один? – прищурился Воронец.

Серые глаза, отлитые из того же стекла, что и волосы, пролили немного холодного света в сторону Воронца.