Сброд

– Я говорю достаточно четко, – ответил Ярослав. – Вы же не ждали, что вам всем будет место в Чертовом Кругу?

Народ переглянулся между собой. По их лицам стало очевидно: они ничего не ждали. Их привела сюда Жажда, у каждого своя, но с общим знаменателем. Воронец прислушивался к вздохам, к тому, как замирают незнакомые сердца или начинают биться чаще, к шепоту. Не к словам, а к музыке, глухой, волнительной, торопливой. Музыка ему всегда нравилась больше, чем слова. Потерять навсегда слова – пережить можно. Но за мир, в котором есть музыка, Воронец решил бороться до конца.

Ярослав повел сборище талантов меж кирпичных зданий со старой краской и наростами в виде труб и пожарных лестниц.

– Откуда шум? – услышал Воронец и напрягся.

Почему-то то, что слышали все, ускользало от него. Сглотнув досаду и тревогу, Воронец просто следовал со всеми. Оказалось, сегодня представление будет на открытом воздухе. На улице стояли трибуны, как на спортивных матчах. Слишком яркий свет не давал увидеть больше. Ярослав указал на скамьи, вернее, на сооружение из арматуры, балок и досок, которое стало скамьей. В итоге сборище талантов смотрело представление сбоку, где-то между закулисьем и нормальным зрительным залом. Воронец поспешил залезть повыше.

Сцена примыкала к кирпичному зданию, которое затянули белым полотном, каким затягивают здания на реконструкцию (чаще всего, их уже и не вызволяют из савана, но кого это волнует?). Воронец боялся тишины. Не может быть так тихо. Может, еще секунда – и опоздал бы, но Воронец успел закрыть глаза до того, как кто-то вышел на сцену. Стоило довериться не глазам, а слуху, мир снова ожил. Разом все вздохи, крики, шорох рассыпанного попкорна, на вкус как жженый пенопласт, переговоры на первом, втором, на каждом ряду. Всегда найдется что сказать, особенно когда впервые видишь Чертов Круг. По стрекоту и жужжанию ламп Воронец угадал яркий свет. Тот, кто вышел на сцену, был жаден до света. В нем билось что-то роковое, обреченное. Знакомый голос объявил, что сегодня выступает Лука. Судя по ответу, публика скучала по нему.

Воронец ощутил себя призраком по левое плечо от Луки. Что-то шло не так. Избавившись от плоти, Воронец, будучи призраком, забрал с собой жажду. Теперь она снедала его куда больше. Бездонная бездна. Ничто. В эту пустоту глядели Аристотель и Коперник. В эту пустоту смотрел Воронец, он склонился прямо к зеркальной поверхности. Жажда глушила все. Воронец хотел зачерпнуть воды, но едва не переломал пальцы о твердый лед. Прижав костяшки к груди, он судорожно искал ответ – и нашел в своем сердце. Руки грелись о теплый, пылающий кусок жизни. Этого жара с лихвой хватит, чтобы растопить лед, но едва холодные пальцы коснулись сердца, Воронец сразу отдернул руки. Одно-единственное прикосновение пронзило жгучим холодом. Жажда не отступала, продолжая нагонять бурлящее безумие.

Рядом со щекой вспыхнуло что-то жаркое, едва не обожгло. В приступе оглушительного безумия Воронец схватил огонь, и боль в тот же миг охватила руки. Боль еще не успела дойти, когда Воронец швырнул пламя на лед. Глухой шлепок, шипение, поднялись клубы пара, и черное пятно стремительно протопило путь вниз, в бездну.

Руки горели, вздувались волдыри от ожогов, но уже плевать. Воронец черпал ледяную воду, которая и была исцелением. Руки дрожали от холода, жара и боли, и Воронец лакал жадно, как собака.

Из глубины озера раздался звук удара. Один-единственный, могучий и величественный, которому хватило сил дать бой там, на дне ледяного озера, под толщей непробудного зимнего мрака. Воронец в ужасе содрогнулся и отпрянул назад. Глаза испугано оглядели берег в поисках хозяина горячего, живого упрямого сердца, похороненного на дне озера. Но берег был пуст.

Как и трибуны.

Ни света, ни музыки, ни шепота. Чертов Круг был всего лишь уродливой постройкой для завода какой-то ненужной чуши, производство которой в итоге решили закрыть. Воронец осторожно положил руки на грудь. Пальцы были не такими холодными, а сердце не таким горячим.

– А я говорил Ярику, что одного недосчитались! – раздался голос сзади.

Воронец обернулся.

– Но он, конечно, клал на это, – продолжил Матвей. – Бедолага, так ненавидеть свою работу.

Воронец был рад увидеть знакомое лицо. Он сглотнул, перевел взгляд туда, где недавно была сцена. В предрассветных сумерках это был голый пустырь на заднем дворе какого-то кирпичного ангара.

– Что это? – спросил Воронец.

– Это ровно то, что ты почувствовал, – ответил Матвей.

– Да сука, это не ответ! – вспылил Женя, закрыв лицо руками.

– Еще есть время спросить у самого Луки, – просто произнес скрипач. – Все как раз там.