Сброд

Погода пасмурная, но теплая. Ветер. Не ураган, но по хмурому небу пока не ясно, насколько все серьезно. Аня сидела сзади, мама – за рулем. По радио передали штормовое предупреждение. Настроение испортилось. Рада разочарованно вздохнула, плечи опустились. Змеиный взгляд скользнул на зеркало заднего вида.

– Может, в другой раз? – спросила Рада.

– Ладно, – согласилась Аня.

Она кивнула, как приходится кивать, когда сталкиваешься с выбором без выбора.

– Все нормально? – уточнила мама.

Аня снова кивнула и постаралась сделать вид, что все в порядке. Мама вернулась из-за Частокола, не то оставив там что-то важное, не то прихватив оттуда кого-то на плече. Она стояла рядом с машиной, припаркованной в тени тополя, неторопливо бродила, разминаясь после долгой дороги. Рада хмуро смотрела под ноги. Здесь никого нет. С зимы никто не открывал калитку. Рада все равно проверила дверь, стремительно направилась в дом и стала искать, заведомо зная, что не найдет. Аня не заходила в дом, сразу направилась в сад, присела на корточки. Молодая клубника. На крыльце послышались шаги и стук взволнованного сердца. Аня знала это звучание голода и тревоги. Так как мать совсем недавно ела – запястье все еще болело, – первую причину пришлось отмести.

«Она кого-то ждет…» – думала Аня.

Вскоре подозрения подтвердились.

– Почему не возвращается? – спросила Рада.

Воздух дрожал вокруг нее от безумия. Аня мечтала исчезнуть.

– Не хочет, – ответила Рада сама себе.

– Из-за нас? – Аня подняла неуверенный взгляд.

– Может быть, – ответила Рада и опустила на дочь взгляд, полный жестокости, в которую невозможно поверить.

Собственно, Аня и не верила. Но есть вещи, от которых нельзя отмахнуться. Нечто подобное и случилось на следующий день. Неизвестно, сон ли нагнал дурные мысли или они за ночь попросту окрепли и набрались сил, но весь следующий день Рада была сама не своя. Она смотрела в жаркий воздух с такой ненавистью, на которую способно горячо любящее, но вдребезги разбитое сердце. Аня была внимательна. Кровавая жатва роднит тварей, и то, что билось в груди Рады, отзывалось и в сердце дочери. Жить в эту эпоху тем и хорошо, что можно не ломать голову над мотивами. Аня не ломала. Не важно, откуда и почему кровь шипит от горького удушливого бешенства. Она чувствовала, что время обратиться тенью, висеть в углу прозрачной паутиной.

Теснясь по щелям в полу и стенах с сороконожками и прочими неведомыми гадами, Аня провела день и осмелилась выползти только вечером. Босые грязные, в песке и глине, ноги едва-едва ступали, боясь издать хоть звук. Ничего, кроме скрипа кресла-качалки. Закатное солнце из последних сил тихонько, на цыпочках пробралось в дом. Робко заглядывали рассеянные лучики сквозь прикрытые ставни, разлив спелый багрянец по подоконнику. Свет не столько попадал, сколько скользил по недосмотру, напитывал воздух цветом живого граната. В такой пылающей полутьме и сидела Рада, качалась, держа на руках скрученное полотенце. Аня не могла отвести взгляда, вглядываясь в сгущающуюся мглу. По материнской юбке тянулась полоса, тускло поблескивая от движения.

Аня встретила зарю у моря. Не то чтобы ей здесь не нравилось, но дома ей не нравилось еще больше. Чем больше память и разум возвращались к Ане, тем становилось яснее: никто не вернется – и правильно сделает. В чем-то брала зависть. Ведь сама-то Аня встала с сухой коряги, отряхнула джинсовые шорты и пошла обратно. Сама-то Аня должна вернуться.

С каждым шагом к дому сердце отзывалось жутким голодом. Отворилась калитка, открыв дорогу, по которой не хотелось идти. И все-таки до наступления полудня Аня переступила порог дома, опустилась подле матери, заглянула в глаза. Трудно смотреть в них. Все равно что читать белый лист, на котором ничего не написано, с которого буквы соскользнут, как капли с промасленной бумаги. В глазах нет ничего, кроме черноты, кроме отсутствия света.

Рада легким жестом развернула дочь спиной к себе, отвела спутанные волосы. На шее синели пятна, с которыми Аня почему-то не хотела расставаться. Угадывался рисунок клыков Рады. Такие же были когда-то на многих телах, на слишком многих. Бесконечный паттерн лиловых, тускло-желтых и красных следов, хватило бы на отделку целого салона мебели. Набить опилками и мусором, главное, что мягким, перетянуть узором. Никто же не будет разглядывать пятнышки, все решат, что это цветочки. И плевать, что таких цветочков нет. После посещения двух-трех таких салонов крепко въестся, что такие кривенькие скрипучие диваны обтягиваются тканью с цветочками. К тому же на таком узоре черта с два разглядишь пятна. Вот Рада посадила новое пятно, впившись клыками. Когда она отнимет пасть, останется новый след, но будет ли кому дело до очередного? Нет, цветов вокруг слишком много, и они не завянут, не сойдут, пока Аня этого не захочет.