Сброд

Аня тепло улыбнулась. Дождь стихал. Матвей глубоко вздохнул, провел по лицу, вновь поглядел на скрипку.

– Пока она мне отвечает, я чувствую себя живым, – признался Матвей. – Я и остаюсь живым, пока мы заодно. Сегодня впервые скрипка никак не отозвалась.

– Почему? – хмуро спросила Аня.

Матвей пожал плечами. Аня бросила взгляд, полный укора за такое предательство, на злосчастный инструмент.

– Забавно, – едко усмехнулся Матвей. – Там, в Чертовом Кругу, я что-то вроде ангела-хранителя для своры голодных детишек, которые постоянно пытаются убить друг друга или себя. Приходится на пальцах объяснять, что творится в теле, разуме и сердце. Отвечаю на их вопросы, а в голове пустота. Чем больше я помогаю им, тем больше понимаю: себе я не помогу. Они приходят за какой-то глупостью, я ее даю, и все довольны. Завидую им. У них есть смысл жизни, мной придуманный.

– Ты хотел, чтобы тебя обманули? – спросила Аня.

Кончики пальцев касались струн. Невысохшая кровь оставляла бледные следы.

– Чтобы тебе дали ложный смысл? – уточнила Аня.

Глубокий вздох.

– Если бы он работал, то почему нет? – меланхолично протянул Матвей. – Это глупо, но я знаю, что эти струны однажды мне дадут… они объяснят, зачем все это. Вернее…

Матвей резко вскинул голову, сжал кулак, слабо ударил в стену. Оскалился, бросил куда-то в угол резкую улыбку, присвистнул, чтобы выпустить закипающее негодование.

– Она как будто чувствует, что и я так… так по-детски беспомощен. Так жду всего лишь знака, что все это не напрасно. И она решила замолчать… Напомнить, что в любой момент струны умолкнут и у меня не останется ничего.

– Ничего? – эхом повторила Аня.

Матвей отодвинул штору. Он не хотел смотреть в окно, просто надо куда-то спрятать лицо.

– Всегда есть что-то, – пробормотала Аня, касаясь струн.

Матвей не отвечал. Он смотрел на колодец. Аня прикоснулась к шву. Заметный шрам – отметина, память о той ночи, когда Рада вырвала себя и свое дитя из сна, от которого никто не просыпается. В каждом стежке тлел отблеск того утра, которое не должно наступить, того солнца, которое не должно взойти. Но Черных – упрямые твари.

– Можешь перетянуть струны. – Аня точно проснулась.

Скрипач обернулся, отпустил снисходительный взгляд. Хоть участие и желание помочь тронули, но все-таки…

– На что же, боюсь спросить? – чисто из любопытства спросил Матвей.

Несмотря на неверие и насмешку, он все равно был готов внимать.

– Мне сил не хватит. Это должен сделать ты, – сказала Аня. – Вытяни мои жилы. Перетяни. Дело же в них? Не в тебе, нет. Ты гений. Перетяни скрипку, и тогда тебя ничто не подведет. Обещаю тебе: мои жилы не умолкнут.

Вот теперь стало тихо.

– Если она теперь и умолкнет, то неважно, – ответил Матвей. – Я уже нашел тебя. Пусть молчит.

Аня поджала губы, кивнула. Рассвет встретила одна.

* * *

Рада вернулась из города. Она светилась, как светится освобожденный узник до того, как задумается: а что теперь делать с этой свободой? Через три дня солнце опустилось за грязно-глинное море, и вместе с тем в мутной воде потонули последние проблески этого сияния. Счастье померкло в черных глазах Рады. Аня заметила мрак и не знала, что будет дальше. Лишь чувствовала, что маме очень плохо, а она ничем не может помочь.

С трудом Аня заснула. Ненадолго.

– Ты не спросила.

Аня в ужасе подскочила в кровати. Бледный сон тут же растаял.

– Ты не спросила, – повторила Рада.

Она стояла напротив кровати. На пол что-то капало. Рада была на море, решила про себя Аня.

– Я не хочу знать, – ответила дочь, потирая глаза.

– Ты не спросила, почему я пью твою кровь, – с беспощадной четкостью произнесла Рада.

Каждый звук как удар, механический, точный, от него не увернуться. Аня не увернулась.

– Я не хочу знать! – огрызнулась она, зажимая уши руками.

– Потому что в тебе течет кровь Адама. Единственного, кто даровал мне свободу от Чертова Круга. Ты – все, что от него осталось.

– Прекрати! – Аня схватилась за голову.

Мать резко схватила дочь за руку. Лицо Рады, безумное и дикое, застыло совсем близко. Она глядела, точно Медуза, впервые смотрящая в живые глаза, которые никак не обращались в камень.

– Это же неправильно? – едва шевеля губами прошептала Рада.

– Мама, все хорошо, все правильно! – бормотала Аня, не веря собственному голосу.

Он дрожал, ломался, сквозь него проступали слезы ужаса.

– Это я должна тебя кормить, а не ты меня! – сокрушалась Рада.

– Мама, все хорошо, все хорошо! – беспомощно повторяла Аня.

Не хватало воздуха. Рада хрипела, борясь с подступающим приступом. И не справилась. Отчаянная боль вырвалась наружу безутешным, страшным плачем. Все, что она до этого называла болью, померкло. Кости будто превратились в каленое железо. Ребра вздымались, раня и терзая новую плоть, и каждый новый вздох был мучительнее предыдущего.

– Прости, умоляю, солнышко мое! Я не могла тогда, не знала как! – стенала Рада, и ее лицо, обезображенное стыдом, болью и горьким раскаянием, вдруг преобразилось. В это кипящее ведьмово безумие влился сладкий запах белой лилии.

– Теперь знаю. – Голос коснулся воздуха с невинным благоговейным трепетом.