Сброд

С этими словами прямо под носом у Ани оказалось живое сердце. Из груди Рады кровь капала прямо на кровать. Аня в ужасе закричала, рванула руку, но хватка слишком крепкая.

– Возьми его! Дай мне искупить свою вину! – просила Рада.

Аня освободилась от хватки, схватила сердце, и началась борьба. Две хтоничные безумные тени, напившись сполна отчаяния, сцепились. У каждой на кону стояла не жизнь, а много больше. И все же та тварь, наполовину сшитая, с медовыми глазами, та тварь, что была моложе, все же смогла разинуть пасть матери и затолкать сердце обратно в глотку. Не успела Рада сглотнуть, как Аня рухнула на пол почти без сил. Они обе дожили до рассвета, а это уже намного больше, чем изначально отпущено.

* * *

Бывают ночи, в которые не удастся уснуть. Как ни ляг – то тут, то там синяк взвоет, вот и свора, и не дает ни минуты покоя. В ту ночь ныла шея особенно сильно. Рада была здесь ни при чем. Она избегала Аню, боялась с ней встретиться взглядом. Остался куда более глубокий след. Аня боялась пошевелиться, но нельзя совсем унять дыхание?

Как будто Ане удалось вцепиться руками в обоюдоострый клинок голыми руками, прежде чем сталь вопьется в грудь. Это не были страдания от боли. По сравнению с тем сложным потоком, что бурлил в голове и сердце, обычная боль, будь она хоть трижды архаичной, казалась чем-то банальным, чем-то, не заслуживающим истинного переживания. Что же заслуживало? Страх. Страх того, что это случится вновь, страх того, что это был последний глоток темного причастия, страх того, что уродливый гибрид двух противоположных горячих желаний не даст больше никогда покоя.

Аня открыла глаза. Нет, сегодня ей не уснуть. Во мраке глаза угадали, что-то ухватили, но будто бы боялись пойманного. Пятна плыли в воздухе. Свет точно нельзя включать. Аня тихо встала с кровати, опустилась на пол. В щелях притихли мокрицы.

Тот ужас, что хлынул и охватил сердце, не был тем страхом перед гневом матери. От этого нельзя спрятаться в угол, шкаф. Если забиться на чердак, кошмар пробьет снизу чертовой балкой, если забиться в погреб, завалит вход валунами, и останется лишь содрать ногти, задыхаясь в этой могиле. Что бы там ни юркнуло в печь, тихий-тихий лязг заслонки оставит рубец в сердце, конечно, если Аня переживет эту ночь.

Крыльцо уже рядом. Оставалось бежать и не оглядываться. Уже плевать, сколько поднимется шума, надо вырваться любой ценой. Аня выбежала во двор, пробежала до сарая, спряталась за его стеной. Перед ней торчал старый сухой пень. Топор пропал. А был ли он когда-то? До боли сжимая виски, Аня сползла по стене.

Вдруг беззвездная тьма запела. Как в ту ночь. Сердце жадно хватало эти рваные кусочки плохо разученной музыки. С такой охотой цепляются за что-то знакомое, родное, желанное, хоть и губительное. Аня медленно опустила руки, отползла в сторону, чтобы пень не загораживал вход в виноградник.

Скрипач с перрона. Смычок казался огромной спицей, а кружево получалось сентиментальным и даже трогательным, но каким-то неряшливым. Музыка стихла. Продлись она на пару секунд дольше, оставила бы после себя чувство полного удовлетворения. Так, какая-то частичка души просила еще, доиграть пару мгновений. Казалось, что скрипач и умолчал именно те две строчки припева, которые меняют всего одно слово – и вся песня обретает истинный смысл. Но Матвей строчки всегда не любил доигрывать. Он взглянул на окна дома, в которых так и не зажегся свет.

– Теперь не страшно? – спросил Матвей, кивнув на виноградник за оградой, и протянул руку.

– Страшно, – пробормотала Аня. – Но дома страшнее. Я спасу ее.

– Кого?

Аня обернулась на дом, замотала головой, обхватила себя за плечи.

– Я спасу ее, – повторила она. – Она не виновата. Боже, она так страдает, она разодрала… черт.

Аня сглотнула. Силы иссякли. В памяти ожила неискупленная боль, которая в эту ночь и во все другие мучает Раду.

– Я спасу ее, – твердо произнесла Аня.

– Может, сперва следует спасти себя?

– Тупица, это все одно. Мы – всё, что есть друг у друга. Спасти ее – спасти себя… Голод… Я уйму его. Я убью того, с кого все это началось. Я убью Кормильца.

– И как же ты собираешься это сделать?

– Не знаю точно, – ответила Аня. – Но я разорву Чертов Круг.

Эта торжественная клятва прозвучала гордо и необратимо. Ночной воздух был полотном, яд в жилах Ани – чернилами, темные небеса и черное море призваны в свидетели. Матвей протянул руку, Аня приняла ее, и тем скрепили договор.

* * *

Аня любила долгие путешествия. Закрываешь глаза в одном городе, а просыпаешься, когда машина уже мчится по безлюдному шоссе. Если непрерывно смотреть в окно, ничего странного не увидишь: одна улица сменяется другой, чем-то похожей, но все же другой. Дома, вывески, деревья и заправки, конечно, чем-то отличаются, но ничего не бросается в глаза. Стоит лишь заснуть, и случается невероятное! Закрываешь глаза в пыльно-бетонной цитадели, вокруг колтуны проводов, открываешь – степь, и где-то там пасутся коровы. Или козы – отсюда не так уж и видно, да и заспанные глаза не сразу готовы различать.