Сброд

– Почему мой слух может пропадать? – спросил Воронец.

– Может, Чертов Круг просто не хотел что-то озвучивать. Или боялся.

Воронец кивнул, глядя вниз.

– А, и чуть не забыл… – сказал Матвей, уже открыв дверь, чтобы уйти. – Тебе не до этого, лихорадка все-таки дело серьезное. Вот и не говорили. Но Чертов Круг закрывается. По-настоящему.

Эта мысль полоснула сердце прежде, чем разум. Весь жар и холод ударились, как две волны о камень. Воронец подорвался с кровати, не зная, куда и зачем, но за миг оказался у двери, оттолкнул Матвея с непонятно откуда взявшейся силой. Все так же, не отдавая отчета, он брел, спотыкаясь о воздух и сторонясь незримых, но оглушительно орущих духов. Судорога подбежала и укусила за ногу, Воронец споткнулся и сполз по стене. Он запрокинул голову, задыхаясь. Бледные пересохшие губы пытались урвать столько воздуха, сколько возможно в бесконечном, возможно, зацикленном коридоре. Когда мутный взгляд прояснился, перед ним из неживого воздуха выплыло лицо Матвея.

– Что ты собираешься делать?

– Я не знаю. Но я не дам закрыть Чертов Круг.

* * *

– Нет! – Бледная рука едва не бросилась в пламень, опомнившись в последний момент.

Но уже поздно, ничего не исправить. Письмо сжигало пламя, превращая в символ вечности – пепел.

– Ты просто свинья! – Девушка набросилась с кулаками. – Ненавижу, сучий ты выродок! Сдохни от голода, выродок, ни один червь не станет жрать! Я на стену лезу с вонючими стариками нашими, вся провоняла, как могильщица! Безумные, таращатся, просят, и что мне им говорить?! Какого же черта, сукин ты сын?! Мне грязно, стыдно от родства с тобой! Гордость? Оттого не поедешь?! Где же твоя гордость, оглянись! Живем в хлеву! Сам не жрешь, и нас всего лишил, ублюдок, тварь, ненавижу тебя, ненавижу, выродок, язва проклятая, ненавижу!

Яростный гневный крик сменялся жалостливым и даже трогательным рыданием. Брат едва коснулся головы сестры, как та отпрянула, толкнула в грудь со всей силы и сбежала вниз по лестнице. Он остался один, посмотрел на брошенную на пороге скрипку, на слабый огонь в самодельной печке из старых жестянок.

Музыкант сел подле огня, протянул руки. Ладони закололо. Пламя было слишком близко, причиняло боль. Отогревшись после сырой улицы, скрипач вновь принялся за музыку, закрыв глаза. Лишь так он мог всецело и безраздельно принадлежать своему искусству. Пронзительно и тоскливо заплакали струны. Музыка заглушила шаги на скрипучей лестнице. Сестра тихонько села у двери, прислонившись к стене. Аплодисменты бледных тонких рук раздались на этом убогом чердаке.

– Ты же прекрасно играешь, – прошептала она. – Ну почему ты упрямишься и не идешь в оркестр?

Музыкант закатил глаза. Вот сестра глядит на безумца – а он и есть безумец.

Слишком уж часто скрипач пытался поделиться причиной, по которой потерял рассудок много лет назад.

– Там ее не будет слышно, – горько признался музыкант.

– Будет слышно достаточно, чтобы тебе заплатили.

– Но ведь Бог посылает и птицам, и зверям в поле, неужто мы хуже? Неужто нам Бог не пошлет?

– Видимо, чем-то да хуже, – безнадежно вздохнула сестра, поднялась и ушла, бледный уставший призрак.

Музыкант остался один на один с миром безлунных ночей, густого шепота, безумной любви и сладкой боли. Наступала ночь. Это никак не связано со временем на часах, с положением планет и звезд. Это была ночь, которая горит на языке лихорадочной сладостью, которая звенит чистым серебром где-то далеко. Приближался час, когда пора отходить ко сну, чтобы услышать Музыку.

Мир грез пел обо всем, чего нет в мире солнца и луны. Он пел мелодией, которую не перепоют. Земной воздух был грязен, груб для вибраций, для горячего волнения, которым здесь пропитан каждый вздох.

Наутро глаза были мокрыми от слез. Скрипач подобрал с пола щепку почище, сунул в рот и принялся сосать, чтобы как-то унять чувство голода. Он еще не знал, что сегодняшняя встреча с учеником станет судьбоносной.

* * *

– Начнем с главного: зачем вам музыка? – спросил учитель.

Холодное лицо не выказало ни капли удивления при виде седого ученика. Старик с белой бородой ухмыльнулся.

– Чтобы не сойти с ума, – ответил ученик. – Я раньше играл, и притом весьма недурно. И вот, думаю, пришло время вспомнить былое. Времени у меня не так много.

– Тогда не будем его терять. – Молодой музыкант стал настраивать скрипку.

За окном дождь скулил, как верный пес, который просится внутрь. Видать, провинился в чем-то, вот и не пускают. Или лапы грязные.

– Вы хорошо играете? – спросил учитель.

– Как бы не прослыть хвастуном да и не прибедниться… – Дед почесал седой висок.

Учитель улыбнулся и протянул скрипку.

– Тогда сыграйте, чтобы я понял, кто вы, – попросил он.