Счастье моё!

Колобов был груб и нетерпим к любым проявлениям каботинства, звездности, неуважения к театральному этикету. Презирал халтурщиков, позволяющих себе не отдавать всё до конца на каждой репетиции, на каждом спектакле. Но наша работа была погружена в атмосферу взволнованности и любви. Для меня важнейшим является наколдовать усилием воли любовное марево, погрузить в него всех участвующих и погрузиться самой – тогда я счастлива, я могу, хочу работать, удивлять и восторгаться.

В 2019-м спектаклю будет двадцать лет, но он жив, он пульсирует… За эти годы сменилось огромное количество исполнителей, но есть несколько человек, участвующих в спектакле с премьеры, иногда я прихожу в театр и вижу их знакомые лица, мы бросаемся обниматься – нас связывают тепло и энергия, произведенная всеми, кто делал этот спектакль, кто был объединен Колобовым и мною. Я рада, что за пультом остается Димочка Волосников, который любовно и ревностно бережет нашу работу.

Сад “Эрмитаж”, где находится Новая Опера, для меня полон нежных воспоминаний, мы начали работу ранней весной, когда серый снег лежал на его дорожках, потом в окна репетиционного зала стало заглядывать солнышко, потом пришло тепло, и в свободное от репетиций время мы сидели на скамейках, ловя приветливые лучи. Был короткий период радостного восприятия грянувшего лета и захлестнувшего всех не желания работать, а сидеть компанией тут в саду и болтать. Нам было хорошо, мы понимали, что спектакль получается.

Колобов перед премьерой, да и вообще перед этим спектаклем нервничал чрезвычайно. Я никогда не подходила к нему до спектакля, он был взвинчен, и общаться в таком его состоянии было трудно. Я пряталась в глубине зрительного зала и ждала его появления в оркестровой яме. Вот свет на дирижерском пульте ловит его узкую фигуру, он приподнимает руки – и начинаются счастье, боль, тоска, эмоции сдавливают горло, и горячие слезы льются по щекам. Магическая мощь, грандиозность темперамента, тончайшая нюансировка, чувственная вибрация – всё заставляло повиноваться этой маленькой фигурке, производившей сильнейшие эмоции.

Колобовское поведение за пультом было неординарным, в зале слышались его вздохи, его стоны, его дыхание… и это тоже производило одурманивающее впечатление.

Когда на премьере зал взорвался аплодисментами в середине дуэта Виолетты и Жермона, Колобов резко повернул в зрительный зал искаженное яростью лицо и прошипел: “Вы что, сюда хлопать пришли?” Зрители вдавились в кресла. Я от неожиданности вздрогнула. Потом еще несколько раз я видела, как он обжигал своим рычанием аплодирующую публику. Каждый раз, когда дуэт двигался к этому моменту, я сжимала кулаки и молила, чтоб зрители хранили тишину, но вновь раздавались хлопки, и узкая спина Колобова передергивалась, словно под током.

Он угас через четыре года после нашей премьеры.

Евгений Владимирович часто повторял одну фразу: “Главное в оперном театре – музыка. Мы все должны служить ей!” Он служил.

Михаил Николаевич. Миша

Барышников в тот год отмечал свой юбилей – 50. Возможно, эта дата, эта цифра подтолкнула его к решению приехать в Ригу, город своего детства, привезти сюда своих детей, поклониться могиле матери. Первая часть “Желтого танго” была мне заказана специально к невероятному, выдающемуся событию: Барышников первый раз после перерыва почти в целую жизнь возвращался сюда, почти на границу с Россией, которую он отказывался и отказывается посетить, он ехал станцевать два вечера в Латвийской опере! Это было невероятно! Планировалось, что Михаил Николаевич будет танцевать одно отделение, а другое должна была танцевать труппа, и вот мне заказывают поставить одноактный балет для этого вечера. Я предложила дирекции театра сделать отделение на музыку Пьяццоллы, основой которого стала хореографическая сюита, поставленная для турне с Гидоном Кремером, называвшаяся Hommage a Piazzolla. Все составляющие были правильные: Гидон учился вместе с Барышниковым в Риге, и танцевать под фонограмму, сделанную Кремером, на вечере Барышникова было знаковым решением.

Мы репетировали в соседних залах, и у меня ни разу не возникло желание “случайно столкнуться” с ним в коридорах театра, заговорить или еще как-либо обратить на себя его внимание. Я всегда абсолютно самодостаточна в увлеченности тем или другим персонажем, в своем поклонении, в своем восторженном обожании. Я так и не подошла к Пине Бауш, к Мерсу Каннингему, к Галине Улановой и ко многим-многим людям, перед которыми преклоняюсь. При самозабвенном почитании я предпочитаю сохранять дистанцию и неприближение. Зачем мне знать их другими, чем я их знаю и вижу в высших проявлениях их выдающегося предназначения.