Даже после того, как Костя сказал, что я еду со своим только что сделанным спектаклем “Стравинский. Игры”, – я не верила. Даже тогда, когда мы погрузились в самолет, – я не верила. Даже тогда, когда мы неслись в машине из аэропорта Джона Кеннеди на Манхэттен, – я не верила. Тогда, когда входила в Центр Барышникова на 37-й улице, – я не верила. Даже тогда, когда мы уже целый день репетировали в Центре и почти каждый из студентов с выпученными глазами мне рассказал, что наткнулись на Барышникова кто у лифта, кто на пятом этаже, кто в фойе, кто на лестнице, – я не верила.
Я сидела в темноте репетиционного зала, безучастно смотрела, как монтировали свет, в полной уверенности, что ЕГО увидят и встретят все, кроме меня. Вдруг я услышала мягкое “Привет!” – он словно выткался из воздуха, я не понимаю, как не заметила того, о встрече с которым мечтала столько времени, как я пропустила появление его с детства знакомой фигуры. Он бесшумно сел рядом и начал со мной разговаривать так, будто мы виделись сегодня утром и расстались всего на пару часов. Я начала заикаться, как в детстве.
Все дни наших гастролей в Нью-Йорке я была рядом с ним. Каждое утро я выходила из гостиницы и неслась в Центр, пробегая мимо огромного
Мне казалось, что если Барышников идет по Нью-Йорку, то толпы поклонников должны виться вокруг него, беззастенчиво рассматривать, заглядывать в глаза, просить автографы, как это показывают в голливудских фильмах о звездах… Ничего подобного, оказывается, не происходит: Миша натягивает на лоб кепку и чаще всего шагает неузнанным; если же узнают, то, стараясь не нарушать “частную территорию”, приветливо улыбаются, здороваются, говорят добрые пожелания, просят сфотографироваться, оставить автограф. Однажды я видела, как ведет себя зрительская масса при выходе звезд из театра: мы с сыном пошли на шикарный мюзикл
Мы, все трое, пристроились на противоположной стороне улицы, заняв удобные для просмотра всей картинки места. Толпа разрасталась. Через тридцать– сорок минут начали выходить артисты. Каждый выход толпа сопровождала приветственными возгласами и аплодисментами: чем ярче артист, тем безудержнее и продолжительнее крики и хлопки зрителей. Когда вышел выдающийся актер Джон Ларрокетт, толпа взревела. Актер больше часа отвечал на восторженные отклики, фотографировался, пожимал протянутые руки. Затем он сел в лимузин и под рев толпы уехал вдаль. Следующим вышел Рэдклифф… Тут началось нечто неописуемое: толпы рванули к артисту, полицейские пытались их сдержать, всё вокруг визжало, гремело, хлопало, кричало. Рэдклифф переходил от одной группы зрителей к другой, под присмотром полиции общался, лучезарно улыбался, раздавал автографы. Я наблюдала за этой процедурой, ловя и запоминая нюансы и пластику всех действующих лиц – вечное напоминание о театральной профессии, и так почти всегда, при любых обстоятельствах… Мне было удивительно, что, отпахав трехчасовой, сложнейший по эмоциональной и физической затрате спектакль, актеры задорно отрабатывают еще одну обязательную часть представления. Звезды! Общение Рэдклиффа с осчастливленной публикой не кончалось – мы уже устали созерцать это зрелище, покинули свои VIP– места и медленно удалились с места восторгов, а зрители всё восклицали, а Рэдклифф всё пожимал тянущиеся к нему руки благодарных поклонников.
Частная жизнь любимцев публики в Америке всё же защищена понятием