Счастье моё!

В первый же год моего обучения в училище проводился знаменитый класс в память уже ушедшего Александра Ивановича Пушкина, именитого педагога, воспитавшего плеяду выдающихся танцовщиков, в том числе Нуреева и Барышникова. Был собран класс-концерт в честь мастера, со всего мира съехались его ученики, класс давали в Большом репетиционном зале, тогда еще принадлежавшем Кировскому театру, там проходили экзерсисы и репетиции, и нам, ученикам, туда просочиться удавалось крайне редко, там царствовали великие! Но на этот юбилейный класс я проникла и видела этих молодых виртуозов, дышала атмосферой талантливого азарта и соревновательной бравады. Там был Барышников, и он, конечно же, был лучший. Интересно, сколько осталось людей, присутствовавших на том уроке, вероятно, нас осталось очень немного…

Весть о том, что он не вернулся с гастролей, остался в Канаде, была поражающей. Мне ее прошептала в темноте просторного коридора третьего этажа училища мой педагог Ирина Георгиевна Генслер, громко и при свидетелях об этом говорить было нельзя: “предатель, отступник”. Я размышляла об его отъезде как о чем-то соответствовавшем по смелости и рискованности полету в космос, на другую планету, что отчасти и было именно так для людей СССР, не знавших, что делается там, за пределами нашей “несокрушимой” державы. Через несколько дней на пятом этаже, где находился музей училища, появились мужчины в строгих безликих костюмах. Началось изъятие всех фотографий, документов, связанных с именем “невозвращенца”.

Наш класс только что вступивших в ряды комсомола пригласили к директору Валентину Ивановичу Шелкову и предложили выбрать нескольких юных комсомольцев для помощи в “работе над экспонатами и документами музея”. Я и мои две подруги вызвались первыми. Нам было поручено перебирать фотографии и те, где мы видели Барышникова, откладывать в отдельную стопку, только и всего… На страх и риск нам удалось упрятать в нижнее белье, пронести в туалет и спрятать там несколько фотографий любимого танцовщика, я прекрасно понимала, какую опасность в дальнейшей судьбе и бесповоротность тяжелейшего наказания, вплоть до отчисления из училища и в дальнейшем “волчьего билета” на всю оставшуюся жизнь, могут быть результатом этого поступка, будь он раскрыт. Две из спасенных фотографий хранятся в моем архиве.

Сведения о жизни Барышникова там, за пределами “нашего мира”, просачивались даже до нас, учеников. Несколько раз я ездила с педагогом Олегом Германовичем Соколовым к основательнице и хранительнице музея училища Мариэтте Харлампиевне Франгопуло, в ее маленькую квартирку, где мягким грассированным полушепотом нам рассказывались последние события из дальней жизни танцовщика. Даже случалось тайно посмотреть короткие записи его выступлений. Сейчас, когда я рассказываю эти эпизоды жизни в стране советов своему сыну, он удивляется и, вероятно, думает, что я присочиняю некоторые факты и сгущаю краски… ему уже 22 года, но он еще не прочитал книг Солженицына, да, может быть, и не прочитает никогда – востребованы другая литература и другие имена…

Триумфально отгрохотали два вечера с Барышниковым в Риге, солнечное осеннее утро следующего дня было блеклым и опустошенным, неожиданно мне позвонил директор рижского оперного театра, предложил пойти вместе с ним попрощаться с Барышниковым перед отъездом. Поскольку за дни его пребывания в театре я с ним ни разу не поздоровалась, потому как всячески избегала случайной или неслучайной встречи, то и прощаться было бессмысленно, я отнекивалась, отбрыкивалась, но в результате пошла.

Мы вошли в гостиницу “Рига”, поднялись на верхний этаж, постучали в дверь. Барышников был абсолютно вымотанный, еле цедил вежливые слова, в огромном номере был хаос сборов. Понятно было, что наш визит вежливости был положен по всем правилам “радушных хозяев”, но, по сути, был всем в тягость, и мы поспешили ретироваться. Знаю, что именно Мишин позитивный отклик на поставленную для его вечера одноактную сюиту послужил толчком к предложению руководства театра превратить ее в большой, полнометражный спектакль.

Узнав, что готовится поездка Школы-студии МХАТ со спектаклями курса Кости Райкина в Нью-Йорк, в Центр искусств Барышникова, я постаралась унять сердцебиение: неужели я еще раз смогу его увидеть! Необходимо было остыть и не ждать, что это случится, а продолжать спокойно работать, будто этой информации не существует вовсе. Я в это время делала дипломный спектакль на курсе Константина Аркадьевича и сознательно не произвела никаких действий, чтоб оказаться в числе едущих в Нью-Йорк педагогов, ни у кого ничего не спрашивала, не разузнавала – вычеркнула информацию из головы. Шли месяцы.