Счастье моё!

Начались сценические репетиции. В один из дней я обратила внимание на мальчика, бродящего за кулисами со щенком на поводке, коротко его отчитала и попросила в кулисах с собакой не находиться, мальчик на меня испуганно глядел и молчал. Потом я узнала, что это был Петя – сын Михаила Николаевича с их новым рижским приобретением – собакой, которая потом вместе с семьей отправилась на жительство в далекий Нью-Йорк.

Два вечера с танцевавшим Барышниковым и с премьерой моего балета прошли чрезвычайно шумно: в Ригу съехалось пол-Москвы и Ленинграда увидеть его, встретиться с ним. Достаточно компактный зрительный зал Латвийской оперы еле вместил всех, кто пришел, кто не мог не прийти.

Первый раз имя Барышникова я услышала, когда мне было лет семь, все взрослые говорили о чудо-мальчике, который приехал из Риги и заканчивает Ленинградское хореографическое училище. Детское сознание зафиксировало фамилию. Увидела я его впервые на выпускном концерте Вагановской школы. Я не помню, что он танцевал, но осталось ощущение яркой, праздничной энергии и взорвавшегося долгими аплодисментами зрительного зала Кировского театра.

Первое время по окончании училища Барышников жил в общежитии Кировского театра, что находилось во дворе Вагановского училища на улице Зодчего Росси. Я наблюдала за ним в булочной на Ватрушке (площади Ломоносова), встречала на улицах и никогда не сталкивалась с ним в театре, где мы, дети, часто бывали занятыми в балетных спектаклях. Своим увлеченным вниманием к этому юноше я ни с кем не делилась, это было моей тайной, да и не занимал он мое внимание настолько, чтоб лишаться сна, тогда у меня, маленькой девочки, были другие кумиры: Николай Симонов из Александринки, Игорь Владимиров из Ленсовета, Владимир Маяковский из читаемых книг – все “кавалеры”, могучие и талантом, и фактурой; конечно же, юный Барышников вписывался в эти параметры только по первому пункту.

Потом было два события, которые абсолютно изменили его значимость в моих детских восприятиях и передвинули его в моей таблице влюбленностей если не на первое место, то уж явно в первую десятку “самых-самых”: творческий вечер, сделанный танцовщиком на удивление в раннем профессионально возрасте, и премьера “Сотворения мира”. Это были действительно крупнейшие события в истории балетного театра: творческий вечер, в котором Барышников вернул на сцену Кировского театра опальную и роскошную Аллу Осипенко, инициировал новый балет молодого эстонского хореографа Май-Эстер Мурдмаа “Дафнис и Хлоя”, где танцевал Дафниса, и блеснул в хореографической миниатюре Леонида Вениаминовича Якобсона “Вестрис” и в ироничном, прелестном балете Наталии Касаткиной и Владимира Василёва по рисункам Жана Эффеля “Сотворение мира”, исполнительский состав которого был космический: Юрий Соловьёв, Ирина Колпакова, Валерий Панов, Галина Рагозина, Люда Семеняка и сам Барышников. Нас, учащихся хореографического училища, по традиции водили на все генеральные репетиции новых спектаклей, рассаживали на третьем ярусе, кто посмелее, шел ниже на второй или даже на первый ярус, но это было супердерзким поступком, мы становились первыми зрителями готовящихся постановок. Именно в таких коллективных походах в театры, когда появлялась возможность вырваться из-под дисциплины и несвободы в закупоренных стенах училища, наши молодые возбужденные организмы инициировали новые увлечения.

Я ходила в театры много, и мои интересы не лежали только в области балетного искусства, я была на многих спектаклях БДТ, Александринки, Ленсовета, Коммисаржевки… но чаще всего всё-таки это была Филармония с ее величественной колоннадой и особенной публикой.

Иногда невероятная удача подкидывала мне сюрпризы: до сих пор у меня хранится билет на “Дон Кихота”, чудом купленный жарким летним днем в кассе Кировского театра при висевшем над ней объявлении: “На сегодняшний спектакль билетов нет” – танцевал Барышников. Его спектакли я старалась не пропускать.

Недавно я рассказала Барышникову о том, что я видела, как он упал на сцене, танцуя беспечного Базиля, он махнул рукой: “Да, всякое было… ” А у меня перед глазами картинка: упал, весело вскочил на ноги, брызнул синевой глаз, можно было подумать, что это радостно исполненное падение – часть хореографической партитуры спектакля; всё, что делал этот танцовщик на сцене, было гармоничным и блестящим. Конечно же, я старалась попадать на его спектакли, их было много, пересмотренных не однажды.