Счастье моё!

В ГИТИСе в это время меня держали обязательства перед курсом Серёжи Женовача – я должна была довести наших студентов до окончания учебы. Так, параллельно с преподаванием на этом курсе, я приняла в Школе-студии руководство кафедрой, которую предложила назвать “Кафедра пластического воспитания актера”. Смелянский был великолепным ректором, в годы его правления институт существовал, будто оазис среди неустроенной, колеблющейся реальности. Опытный и мудрый, он вел свой корабль сквозь неприглядные рифы сложностей и каверзностей, громоздящихся вне стен института. Тут, в здании в Камергерском переулке, царила атмосфера творческого поиска, дружеской открытости, комфорта и защищенности. Я попала в дом, который сразу почувствовала своим. Предмет, который я предложила для преподавания в Школе, назвала “Основы музыкального театра” – смысл и цель которого определила как музыкально-хореографические работы, способствующие развитию понимания взаимодействия с пространством, музыкой, движением, музыкальной драматургией, хореографическим текстом. Так, с легкой руки Ромочки и благодаря Анатолию Мироновичу началась моя работа в Школе-студии МХАТ.

Первыми моими учениками стал курс, возглавляемый Козаком и Брусникиным, на котором я сделала свой первый дипломный спектакль “Кармен. Этюды”. Это единственный студенческий спектакль, который получил театральную награду “Золотая маска”. Так, с абсолютного успеха, я начала свое преподавание в Школе.

Вот уже пятнадцать лет каждый год, за несколькими перерывами, я выпускаю хореографические дипломные спектакли, работая с каждым курсом два последних перед выпуском года. За это время были сделаны спектакли, получившие немало наград и успешно гастролировавшие и по стране, и за рубежом: “Стравинский. Игры”, “The Final Cut (Окончательный монтаж)”, “Путешествие в Твин-Пикс”, “Пять рассказов о любви”, “Последний”, “Жизель, или Обманутые невесты”… С любопытством наблюдаю, как многие мои спектакли, и студенческие, и театральные, растасканы другими постановщиками на цитаты, при этом это могут быть и именитые, и малоизвестные театральные деятели, воровство случается и в безвестных, и в знаменитых театрах, удивляюсь бесстыдству и безволию горе-режиссеров и хореографов, которые, не стесняясь, цитируют из моих спектаклей огромными или небольшими фрагментами. Забавно наблюдать, как на это реагируют мои студенты или актеры, с которыми я работаю: некоторые в силу молодости и неопытности требуют, чтоб я подала на бесчестных мошенников в суд, грозятся пойти выяснить ситуацию простым, незамысловатым кулачным способом, другие возмущаются открыто, норовя призвать к расследованию прессу… и, видя, как я на все их темпераментные “сжимания кулаков” спокойно улыбаюсь, недоумевают и расстраиваются, не находя во мне соратника их экстремальных желаний. Я же, наученная собственным многолетним опытом, предпочитаю не ввязываться в открытые боевые действия, но фамилию вора запоминаю на всю жизнь – мой ответ рано или поздно состоится!

Школа-студия – то, о чем я мечтала, то, чего я ждала. Для меня Школа и МХТ объединены и нерасторжимы, хоть на деле эта связь, это соединение всё более расползается, и всё отчетливее прочерчиваются границы там, где их раньше не было, не могло быть. С уходом Олега Николаевича Ефремова, а затем Олега Павловича Табакова, с отсутствием на актерской кафедре Аллы Борисовны Покровской, Михаила Андреевича Лобанова, с отъездом Анатолия Мироновича Смелянского связь с театром истончилась. И хоть наши студенты традиционно бывают заняты в спектаклях МХТ и в служебном буфете театра получают бесплатно гречневую кашу, взаимопроникновение в жизнь друг друга становится всё менее видимым.

Смелянский готовил свой уход с поста ректора заранее: как человек с компьютерным объемом памяти и компьютерным просчитыванием на много ходов вперед, он придумал схему, в которой после 70-летнего юбилея становится почетным президентом Школы-студии, а на место ректора предполагался приход Ромы. Смелянский с Ромой не раз проговаривал эти планы, не знаю, был ли обговорен уход Ромы из Театра Пушкина, но в разговорах со мной Рома четко формулировал невозможность управления двумя коллективами и необходимость обязательного ухода из Театра Пушкина, важность концентрации всех сил и всего времени на Школе – для Ромы это продолжение дела Ефремова, у которого он учился, с которым он рядом преподавал, которому хранил и доказывал верность всю свою жизнь. Но время внесло свои жестокие коррективы.